Посмотрите на это: невиданное, небывалое падение! Как это остановить? Как остановить падение нравов, падение жизни, падение страны? Быть может, не надо делать «для всех». Делать «для всех» — возможно, делать ни для кого. Добро делается для того, кто этого достоин, а не для «всех», для мифических «всех», которых толпа, которые неиндивидуальны, неразличимы. Как можно что-то сделать «для всех»? Это невозможно, у толпы нет своего лица, добро пропадает даром, его тоже нет.
Быть может, прав Левинсон, когда он думает, что «до тех пор пока миллионы людей живут еще в грязи и бедности, по медленному, ленивому солнцу, пашут первобытной сохой, верят в злого и глупого бога — до тех пор могут рождаться на ней такие ленивые и безвольные люди, такой никчемный пустоцвет…» Но ты не думай о миллионах, — как ты им сможешь помочь, чем? Помоги одному, поддержи честного и искреннего человека, которого ты любишь, к которому лежит душа, — и этот шаг должен быть также честен и искренен, внутренне осознан или хотя бы бессознателен, но одухотворён. Ведь даже по той причине ты не можешь искренне поддерживать «всех», что среди них почти наверняка затесалось огромное количество недобрых людей, — или можешь?
Но зачем? Так ты не сможешь исправить жизнь, вытащить людей из «грязи и бедности», о чём ты так мечтаешь. Так весь «никчемный пустоцвет» будет ещё лучше жить и процветать, и ничего с этим ты не сделаешь, ты можешь об этом только забыть, потому что твой подход не исправит жизнь. Ты еврей, но ты не похож на еврея, по крайней мере на такого еврея, который типичный еврей, типичный по своему характеру, который многими так нелюбим. Ты герой, хотя падший герой, и ты мог быть не евреем, а любым другим человеком, какая разница, ведь ты интернационалист? Конечно, поэтому ты выдумка, не в том смысле, что такого, как ты, не может быть, а в том, что, как ты не можешь помочь «всем», так ты не можешь и стать «всем». Это была бы фантастика!
Твой интернационализм может быть лишь с человеческим, пускай и еврейским, лицом. Евреи нелюбимы за свой характер, но если не будет «грязи и бедности», если не будет «пустоцвета», тебя будут любить таким, какой ты есть. Как жаль, что ты этого не понимал! Александр Фадеев не мог описать тебя таким, какой ты есть на самом деле, он был «идеологически воспитан», он был коммунистом, он не мог поступить иначе. Ты получился героем-романтиком, героем-коммунистом, каким ты должен быть, а не являешься, потому что «бытие определяет сознание» и партия определяет твою возможную жизнь.
В романе «Разгром» не много героев, и, как это принято по законам традиционных жанров, часть из них положительные, часть из них отрицательные. Но в романтике, то есть, вернее сказать, в том поджанре соцреализма, в котором творил, в котором писал Фадеев, больше положительных героев — ну, почти совсем положительных, как, например, Метелица. Хотя он презирает людей — по крайней мере ему так кажется, — но при этом, всё же, наиболее важное в своей жизни делает ради них: мифических людей, тех людей, о которых нельзя ничего поведать, никак их нельзя описать, потому что их нет, потому что они «все».
И Метелица жертвует собой ради мифа, ради толпы, ради идеологии, на которой наживается власть, на которой наживаются те же «ленивые и безвольные люди», о которых думал Левинсон. И за которых и он, и Метелица жертвуют собой, воюют героически, сражаются не жалея себя, — и за которых Метелица погибает. Но близкие ему и конкретные люди не могут поверить, что он от них навсегда ушёл, потому что им не нужно такое самопожертвование, для них оно только страдания и одни несчастья внутри. Но Метелицы уже нет, он погиб, не жалея ни себя, ни других.
И в конце концов люди утрачивают всяческие ощущения и мысли, — они становятся просто животными, они просто забывшие сами себя. Это война. Это небытие: людей, жизни, духа. А потом война кончается и вступает бытие, но настолько уже всё исковеркано, что нет уже полного и погожего бытия — а небытие растёт и укрепляется… И Мечик не может себя убить: он подлый, он паскуда, но он любит себя, свою подлость, своё паскудство.
Сергей Никифоров, 2011