УВЛЕЧЕНИЕ КОНЦЛАГЕРЕМ

Рамзес радуется жизни, живёт.

Он гуляет и поёт: «Iz niotkuda vozniknuv vnezapno na legkokrylom kone, solncem sverkaja vzoshla ty — o, bystrookaja, plenivshaja serdce moe…»

Рамзес удивляется… забыл, уже привык к свободе, к воле. «Kak mogut ne davatj zagran? Ja vse esho tut, vse vrode neploho, haljavno i t. d. V internete po 10 chasov v denj, besplatno. S Zarizej obmenivaemsja mailami. V tjurjmu ne sobirajusj, poka ne deportirujut. Nado te vse-taki uehatj kuda-nitj… naprimer, ko mne — na Zapad».

Рамзес знакомится с реальными противоположницами в электронном чате, ходит, гуляет по как будто сказочным, живописным местам среди на вид приятных людей, да, они были добры, просто предоставили ему компьютер и комнату — в невиданном — в ужасных загонах тюрьмы — цветущем городе-саде, а относятся к нему с пониманием: как к пострадавшему от чудовищного надругательства над нежной душой человеку. Он такой и есть. Ему не нужна тюрьма. Более того, она невозможно ужасна, когда уже попробовал вкус жизни. Ему не нужно возвращаться обратно… довольно он вытерпел, когда жил там, где сейчас Высокий, — в опущенной стране!.. Он не завидует Высокому, он его понимает. И ему странно видеть его прежний мир — с высоты нынешнего, без лишних дум, незамутнённого и незагаженного — хотя и подножного — мира. Нет беспросветности и злобы, нет стен и гордого величия концлагерного раба. Зато много лучшего… Даже есть какой-то смысл в жизни! Это ли не радость, когда люди не толкают тебя в грязь? И когда — ясность! И — главное — красота! И когда всё идёт так, как надо. Без искажений, без недовольства, без ядовитого запаха, что веет от порочного человека и порочного мирка. Нет больше стен! Нет больше злобы! В мире много добра! Рамзес читает письмо Высокого с безграничным чувством… скорби и гнева за то, что ещё имеет место быть! Так быть не должно! Это же — подите, посмотрите, да трезво, не закрывая глаза — преступление! Это же даже уже не тюрьма… Концлагерь!! Концлагерь, да!! Рамзес тут же пишет: «Vo gady, — и дальше вспоминает уже забытый было мат — подчас он нужен, очень — ну правда, ё-пэ-рэ! — Ja ih videl v grobu…» — продолжает Рамзес — опять не удерживается от матёрого словца… По поводу пишет, что указал, что безработный (последние десять лет), — когда уезжал из опущенной страны.

Он помогает: «A dogovoritjsja s kem, stob dali bumagu, gde ty tipa kak budto kogda-to rabotal neskoljko let?.. mozhet, v chastnoj firme… — полагает Рамзес. — Ja, v principe, tak spravku o dohodah dostal… Pozvonjat — ljudi tipa podtverdjat… A vashshe, esli nelegaljno perejti granicu, tam ubezhishe mozhno politicheskoe prositj, i mesecev 6 mozhno ostatjsa… ja tak shas… prishlosj».

Аккуратная погода. Рамзес выходит на солнце — в красивый город, раз в пять красивее, чем Вавилон, неживой Вавилон, погибающий во тьме… а здесь всё неплохо, живо так, кругом цветы и сады, нехолодно по сравнению с тем прежним Вавилоном — нет, не красивым вовсе — концлагерем, где стены дают понятия о жутковатом месте… Среди цветов получше — среди какой-то теплоты и неопущенных людей, и совсем другого настроения… Да, ради такого кайфа пришлось и нелегально. Что потом? Потом он, так может, перейдёт за новую границу. Стран много. Концлагерь погибает без людей. И он не станет возвращаться, даже если ему предложат миллион. Да, он беден, но богат — когда не раб! И теперь он доволен собой. Теперь ему в охотку вытянуть близких — и всех мучающихся людей — оттуда, он не может подобрать вернее слова, iz govna. И, сверкая на солнце высоким ирокезом, он доходит до дома — до как бы дома — садится, читает… Высокого… письмо. Так отвечает: «U tebja esho vse ploho… Ty sto? Ty o chem mechtal? Brosaj konclagerj, brat! Vysylaju tebe fotoaljbom s pamjatnikami tipa istoricheskimi… dlja pozitiva tipa. Po-moemu, oni pokazyvajut vsju glubinu razlichija v kuljture i istorii zaodno… Nikakogo shodstva… Mne vsegda bylo jasno, gde ja byl — v opushennoj strane, gde popahivalo vsegda neuvazhiteljnym otnosheniem k otdeljnoj lichnosti… Ty davaj, brosaj eto, perehodi granicu, esli vse bespolezno… no, tipa, na granice konclagernoj zastrelitj mogut… nado ostorozhnej… a zdesj uzhe pomogut — estj vsjakie organizacii undergraundnye, tipa estj, spatj besplatno mozhno… skvoty (eto nelegaljno zahvachennye pustujushie zdanija). Zapadnye pogranichnye — tipa neplohie strany dlja ubezhisha… vse nishtjak. Ty ne sderzhivaj svoi emocii — eto vredno».

Рамзес знакомится с грудастыми неожиданностями в электронном чате, они из Вавилона, из тюрьмы… И он не может им помочь! Ведь, как же так, эти девчонки не въезжают — никак не въезжают, что всё-таки рабы и не из свободной страны. И ведь он сам был подобным!.. Они прозомбированы пропагандой, их личности подавлены, чувств нет… природная ложь и тупость, темнота и слепота. И, в итоге, они остаются под молохом концлагеря.

Ложь существует, и большинство её терпит. Даже не догадывается. Масса зомби. Концлагерный зверь! Высокий — странный человек из Вавилона, он мог бы приехать на Запад, но почему он тормозит? За Океан? И вправду? Далеко. «Ah, vot ono sto… — Рамзес тут же пишет ответ. — Ja-to mogu obespechitj zhiljo… nu okean luchshe s pasportom, uchityvaja bezvizovyj vjezd v ne slishkom populjarnye strany… poka esho. Tut muhlevatj ne vygodno, a kstati, v turfirmah delajut nedorogo zagranpasporta… pozvoni… ja sproshu u znakomoj za tebja, ona tipa rabotala… mozhet, pomozhet. Ja-to mog pomochj Zarize, organizovatj ej vjezd po priglasheniju (zagranpasport u nee estj), no ona cho-to tormozila, menja uzhe zadejstvovala, a sama… I ne to u nee, sto ishet, mne chasto zhalovalasj, da i tak bylo zametno, i zhestkovata ona — i, po-moemu, s psihikoj u nee vashshe ne vse lady… zastrjala ona kak-to… shlet mne pisjma dlinoi v 1 strochku! Vysosal ei konclagerj mozgi i dushu… Zrja ona ne poehala nikuda. Da… v tjurjme vse odinakovye… Ne, esli ty esho hochesh — mozhesh snachala ko mne, potom cherez okean, ja foto, ty videl, tut sam po raznym pamjatnikam i prekrasnym mestam nasobiral… Bespodobno, da? Ja vashshe torchu… A ty che, televizor smotrish? Ot nego luchshe ne budet, ponjal — a «kashi» ja naelsja, spasibo, boljshe ne hochu… Poka shas podal zajavlenie na bezhenca, dali vremennoe udostoverenie lichnosti na 3 mesjaca, poka rassmatrivajut moju prosjbu, ja s irokezom na njom… Im normal, po-moemu, oni menja ponimajut…J»

Рамзес выходит на воздух. Лёгкая прогулка, город, улыбки, люди… он подвигается к одному из зданий города, заходит внутрь с банкой, заглядывает в кабинет… и обратно. Сколько часов прошло? Хе… Хе… Очередь? Можно было бы подумать! Он… немедленно просвещает Высокого: «Hodil govno sdaval i krovj (eto tipa nuzhno) — zabavno bylo — banochka s govnom — a na nej — moe imja… Ne pozvoljat statj bezhencem — ja zhalobu podam, stob pererassmotreli, esho 3 mesjaca protjanu — a tam posmotrim, mozhet, cherez les ubegu v druguju esho stranu… Znakomyj rаb uzhe tam. On vashshe pereshol 5 granic za nedelju. A ubezhishe prositj legko… prosto v policiju pridti i skazatj, tipa, proshu ubezhishe, oni i otpravjat v specialjnye organizacii gumanitarnye, zanimajushiesja etim. I tam uzhe skazatj, sto tipa nesoglasen s gosudarstvom i t. d.» И… с чем же несогласен, если спросят? — Ну, со всем… как, открывать глаза… Рамзес предписывает порассказывать случаи… «Ja skazal, sto menja bili vse postojanno v konclagere za to, sto ja hachik, i vashshe ne schitaju konclagerj demokraticheskim. Shas zhivu poka, ne zhalujusj, po internetu vyvozhu za ramki zombirovannyh slug Babilona nekotoryh neschastnyh ljudej… I tebja tozhe… Ty poprobuy k nim esho shoditj, dogovoritsa, mozet, deneg datj, oni dolzhny sdelatj… ne pridumyvaj sebe nerazreshimuju problemu… A ty mozhesh bytj on-line?»

За окном, на Западе, солнце, а в Вавилоне… Не, надо на улицу! Или… да, on-line: «Ja pravdu im skazal, ty takogo ne vstrechal? Ty k krysam bjurokratam shodi vse-taki — ja sam dolgo hodil, pinali… ja poka denjgi ne nashel. Ponjal, da?»

А там, в Вавилоне не дадут свободы, так, ни за что… Рамзес пишет: «Ty na takie metody ne idesh… A kto ty?»

«Ja tozhe negativen byl. Shas vse uzhe ne vosprinimaetsja nastoljko ploho… estj, konechno, granicy i gosudarstva, no ne vezde ljudi raby… poetomu ja anarchist. A do religii — tozhe svoego roda rabstvo eto, ja tebe ne sovetuju primykatj k nej, a to primesh cennosti lozhnye, oslepnesh…»

«Ty o chem eto?.. Gde on byl?»

Здесь, в их доме, где он живёт, сквот… да, но поуютней тех мест, где он раньше… «Ja ne ozhidal, sto skvot byl v konclagernoj strane… no zakryli bystro, i nikto, ja dumaju, ne protestoval… A tut by etogo ministra bombami bystro zakidali… s dostoinstvom narod. Ja uzhe pochti gotov bombu kidatj sam — v nenavistnuju mne tjurjmu. Ja za perevorot, stob ljudi vyhodili iz sostojanija zombirovannogo rabstva!»

***

«Nu a sto ty shas v Babilone delaesh vashshe v zhizni? Navernjaka ne v kajf… Za kompjjuterom sidish… Vybralsja by hotj kuda… v konclagere polno mest… Soglasen, ljudi tam dikie, poetomu ne hochu zhitj tam. Grjazj krugom… _Tut _ luchshe, no chelovek vezde odin, vashshe — dazhe esli ne rab, kak zdesj, eto mne ochevidno. Da i kak mozhet nesovershennoe sushestvo postroitj sovershennyj mir? Ty eto mozhesh ponjatj? Vot-vot, i ja pro to zhe… A ty slyshal, skoljko vybrosov, musora mezhdu polami?_ Tipa muzh i zhena, a sami_ — kakoj-to vzaimolozhnyj nabor slepcov, pytajushihsja_ pretvorjatjsja _ zrjachimi, _ i takim obrazom naiti podobnogo sebe povodyrja… Ja _v eti zhalkie igry _boljshe ne igraju… Vjehal. Da i fiziologicheski polovye organy mogut realjno protivnymi bytj,_ t. e. ljudi tipa vonjajut, isprazhnjajutsja, isprazhnjajut gazy i t. d.,_ a eta reklama pro svjatyh neisprazhnjajushihsja ili isprazhnjajushihsja _ almazami _krasavic _v kino — boljshoj obman, stob stimulirovatj zombirovannoe obshestvo v storonu tipa progressa, _mol — porabotaesh, zarabotaesh, — budut uvazhatj i davatj… _ Mne _ne nravitsa _eto skotskoe _ prostitushnichestvo. A _skoljko_ voni _ mezhdu _»vljubljonnymi» — ty_ v _kurse? _ Ja_ tebe govorju — ovchinka _ vydelki_ ne_ stoit, _a tem bolee esli nedovolen soboj — komu ty nuzhen? Toljko_ esho bolee neschastnoj, _ brat… bez obid… _ja sam otvedal prelesti__sovmestnoj _ zhizni_ i krovju platil… _No_ za _opyt prihoditsja platitj. Kak u tebja s devkoj? _ Ja by tebja poznakomil s prikoljnoj _ — _tipa hochet stob ee trahnuli i vygljadit krasivo…»

***

Несчастные звери, конечно. А что ему лукавить насчёт них? Будут сидеть в тюрьме — ничего не будет… Не человеки. Алкаши. Надоели, — ничего не попишешь. У них… нет того, что есть у других внутри. Реально, они рабы. А тут не то. Нет больше стен? Нет больше злобы? И всё идёт так, как надо? Признаться, у него эйфория от такой необычности… но всё-таки не алкашня концлагерная. Как ни крути. Всё-таки повежливее звери, и свобода какая-то… Хотя и ложь есть, конечно, — если бы её не было, его бы тут не оставили — депортировали сразу же.

И падают они в бездну, конечно же, несчастные, — а кто счастливый? Кто без лжи? Может, Высокий? Да, более несчастного человека сложно найти… не раба. Он освободился от лжи, но не нашёл в мире… ничего. Никакой ценности. Ничего не нашёл. Всё уничтожено. Даже человек. Природа.

Ох… утомился он… от общения. Да и нет смысла, Высокому так не помочь. Лучше пойти погулять, — на дворе необычное солнце, нежестокая зима, добрые — хотя бы только внешне — «люди». А в душе… Высокий, наверно, мало встречал «людей». Он напишет ещё Высокому адрес одной из зверушек — той, которая по части турфирм…

И… не умрёт Высокий? Он напишет, чтобы ему было ясно, чтобы тот не забывал: «V tjurjme protiven byl sam sebe, i vse vokrug tozhe — vot kak byvaet, kogda ne dvigaeshsja tuda, kuda tjanet…»

Высокий не рад тому, что происходит вокруг. Он садится за домашний компьютер и пишет Рамзесу: «Привет. Привет из тюрьмы народов. Как ты? Мне загранпаспорт не дают».

Высокий уже ничему не удивляется. Его никто не уважает, все на него плюют. Даже друзья, такие как Низкий и Царица. Что уж тут говорить о врагах — о властных структурах и обывателях… Нет, положительного здесь нет. Почти уже ни одной капли не осталось… Уехать бы из тюрьмы — навсегда — как Рамзес — Рамзес сюда не собирается — понятно! Высокому надо — надо уехать куда-то: за Океан, например, — лучше дальше. И Низкому. Низкий — отпетый друг. Не в плохом смысле. Конечно, Низкий и Царица друзья — но даже они… даже они опустились. До дна, до самого дна.

Здесь люди не похожи на людей. Как в концлагере — опущенные, потерявшие собственное достоинство, все надежды, ушедшие либо в ящики, называемые телевизорами, либо в алкашню, вызываемую тщанием «провести время с пользой». Высокий знает многих, многие так живут… Даже жалко их иногда… А чаще он просто видит перед собой… какие-то деревянные брёвна вместо людей. Или какое-то стадо. Видит мрак. И не знает, что делать. Когда-то думал что-то изменить в этой опущенной стране, но… не судьба. Люди сами должны что-то для этого делать. Они не хотят, не могут, их устраивает и так. И они гниют… И только едкий запах вокруг.

Зима в самом разгаре. А загранпаспорт не дают. Высокому остаётся сидеть за домашним компьютером и посылать на волю письма. Какой в этом смысл? Он не знает. Он посылает Рамзесу по e-mail: «Не дают — хоть ты тресни. Сейчас требования ужесточились. Им нужно во всех подробностях указывать все места работы за последние 10 лет, я работал в одном месте, его, то есть той организации уже не существует, и я не помню на память все подробности (полное наименование, кому подчинялась и т. д.), а они — эти ужасные структуры — требуют. Я звонил людям, которые там вместе со мной работали — они тоже не помнят, в общем… ты понимаешь, о чём я».

Это было бы здорово — уехать из негативнейшей среды… да, это не бегство, это вопрос жизни и смерти. Вперёд шаг. А бегство — это то, что происходит здесь. По-другому не будет здесь — а ему хочется почувствовать себя человеком, хоть ненадолго, хоть на чуть-чуть! Он не Высокий — если он номер, он не живёт — если он раб! Лучшего ждать не приходится, а Запад… как сказать, — хорошее место, но для него? Он не капризен — в его положении уже не до капризов — он просто чувствует своё нутро. У него была мечта попасть в другие страны. У него была мечта…

Он посылает Рамзесу: «Спасибо за помощь, но проблема не в том. Моя проблема? Была их, но теперь стала моя. Я не могу указать, что я не работал, — потому что я работал — у меня ведь трудовая книжка есть. Они её проверяют — там всё написано — но не подробно — а им нужно подробно. Такие дела… дурные, мерзопакостные. Это же совершенно не нужно, но им… Их не интересует ничего. Им всё равно: умру я или повешусь. Наверно, им даже будет от этого приятно… судя по их садистским наклонностям, по их крысиным взглядам — канцелярским… бессовестным… тупым. «Нет человека — нет проблемы», — они словно дают понять. Ты извини, что я тебя загружаю своими пустяками, но это уже невозможно сдержать в себе. Ты просто ничем мне не можешь помочь. К сожалению, ты над ними не властен. Я рад за тебя, что ты хоть живёшь».

Высокому даже не выйти на воздух… Холодно, в Вавилоне зима. Крысы канцелярские потирают, довольные, ручки? Может быть… А почему же нет? Наверняка. У них есть на то право и положение «свыше», от государства, от президента, который вообще сошёл совершенно с ума. Всё ужесточить до неотвратимого предела, всех уничтожить — кто не согласен — кто выступает открыто — всех, всех… Интернет закрыть. Зачем он нужен? Он мешает управлять рабами. Рабы — это скот, это песочная масса, её не стоит уважать. Ну-ка, давайте, работайте, пополняйте казну — а самое главное: терпите! Вы всё вытерпите — вас же надо штабелями в печку класть! А мы ещё вами занимаемся… Молитесь на нас, черви, тварь. Низкий звонит Высокому и сообщает о плане по запрету Интернета и о том, что не будет делать загран, — всё равно, мол, не выпустят. Всё равно. Это — он?

«В общем, здесь всё очень плохо, — Высокий посылает Рамзесу — пока это ещё разрешено, — он задумывается про себя. — Не буду тебя пугать… Ты не возвращайся сюда, конечно, если возможность есть. У меня, я знаю, уже нет. Я упустил время — время, конечно, идёт, также как и жизнь уходит — ну ладно, я с этими крысами канцелярскими потом рассчитаюсь. Я, правда, не представляю быка… А иначе жизнь уходит зря, если жалкая судьба, от которой мне не деться никуда. Я не знаю… Но как мне переплыть границу, если я за Океан хочу? Я бы переплыл через океан, но на Запад — Запад не моя страна. Да и она не вечна. Даже ты ведь как на иголках сидишь. Вот, депортируют тебя обратно — что делать будешь? Погружаться вместе с массой в негатив? Здесь такая каша, которую ведь не ты заварил, а тебя будут ей кормить. И ты будешь, я не сделаю открытия, блевать. Прости… Я ем эту кашу сам. Каша вредна. Полнейшая апатия, потеря себя… Царица не поехала на Запад, Низкий не поедет со мной. Вот видишь, это Вавилон. Концлагерь, говоришь? Я его не иначе всегда называл — про себя (вслух нельзя). И ещё держусь молодцом… Да, благодарю тебя за всё — за фотографии, за добрые слова, это поддержка, я ценю. Вот как… я иногда спрашиваю себя: почему я чего-то ещё хочу? Я слишком долго был на природе — вот почему. Опасный я… Вот, смотрю. А ты памятники-то, исторические, сам снимал? Ну да, никакого сходства… с тем, что показывают… по телевизору. Нет, такого не показывают, всё типа только родное, известное, худшее, — я иного не встречал! Я всегда знал, что телевизор — это большое дерьмо. Что-то меня понесло… я ведь тоже блюю. Но я не хочу… НЕ ХОЧУ! Ой, я устал… всё, ставлю точку, больше писать не могу».

Высокий получает письмо от Рамзеса — и тут ему звонит Царица, как будто бы нарочно заявив о себе в том письме… о том, что её нужно развлечь? Девушка Вавилона. Да и выходит, ей очень скучно, она дома одна, и не прочь приехать в гости… Да, ну, пожалуйста, конечно… Только почему она не включит ящик, не уйдёт во зло? Она не догоняет: что делать, в какое зло? Высокий поясняет: например, в армейское… (Она разве не знает, что людям, служащим у… родине, делают больно, калечат духовно, убивают? Впрочем, по ящику об этом не должны говорить: неинтересно.) А ей какое до этого дело? — она, не смущаясь, как бы рубит. Калечат кого-то — его карма! У неё — своя, — рубит, безразлично так, она. Тогда встревает он: допустим, твоя карма существует… но тогда как насчёт взаимной? А она… его не слушает — не слышит! Она хочет приехать в гости — вот и баста. Но у неё денег нет — а у него есть, она знает, поэтому ему придётся ей дорогу оплатить. Да… что за чепуха? — он вопрошает у неё. — Она работала, у неё есть деньги, он знает… но это не важно. Кто она стала? Почему он должен за неё платить? «Ну и сиди…» — она ему неласково бросает, швыряя трубку на рычаг, послав его не очень далеко. Она… кто стала, кто она..?

Наконец Высокий посылает Рамзесу: «А тебя правда били?.. Насчёт on-line: у меня и-нет дорогой. Хотя, комрадо, не суть, не в деньгах дело, — давай».

«Я не встречал? Не скажу: тоже меня били и кости ломали. И сейчас, духовно… Кого-то подкупать? Нет, я на такие методы не иду. Я иду своим путём, а это — известный, не мой».

«Я… некто неизвестный — но сейчас я даже больше сатанист — потому что я нахожусь в негативной среде. Всё известно, известно вполне, — я поэтому считаю: «Вот единственная правильная религия, религия тоталитарного добра». Но я знаю и злую религию».

«Я тоже, я даже видел сквот…»

«За анархию… Ну как где? Здесь, в опущенной стране, и в центре Вавилона. Но быстро закрыли — министр рядом проходил. Не понравилось. Закрыл».

***

Царица хотела приехать в гости — а может быть и нет. Никто, кроме неё, этого не знает — а как она? Она однажды попросила у Высокого книгу — по типу самоучителя «Как найти себя». Как по книге можно найти себя?

***

История против Рамзеса — Высокий здесь вспоминает: «Здесь всегда было рабство и был скот, это закреплено в крови. Можно это отрицать, но по незнанию, по теории, по наивности или глупости. По чему-нибудь, что не сдвинет ситуацию ни на шаг. Но если ты не отрицаешь, и предлагаешь нечто пройденное — ибо революция здесь пройденный этап — ты лукавишь. У тебя типично западный подход… для Запада он подойдёт. Здесь — люди внутри должны сначала найти себя, а уже потом — переворот. Здесь другое не пройдёт. Посмотри, что стало с человеком, где он? Я не говорю, что раб — не человек. Раб может стать человеком, а может им изначально быть, — это возможно. Но где человек, где его отличительные свойства, где он сам, есть ли он вообще? Всё раньше не было так гадко, хило, безнадёжно, тяжело. Я помню, от человека была польза, а не только вред. Человек уже не раб, он утратил свойство называться человеком как подвидом животного. Ведь последняя подлость, падая в бездну, тянуть за собой нечто свыше, — природу, прекрасные души, реальные души живых существ, — я не голословен, перед глазами множество примеров, примеров того, как происходит движение вниз. …Ты знаешь, у нас здесь есть лес, прилегающий к городу, я должен, чтобы его достичь, пройти километров пять, а для Вавилона это почти ничего, — так там всё бутылками и пакетами завалено… невозможно… родник уже антисанитарный стал… в водоёмах нельзя купаться… Награда за прогулку в лес — запах тухлятины в нос и ведро кала, залитое через глаза внутрь… Люди поплатятся. Нет, не люди, а существа без названия… зомби».

***

Холодно, ужасно холодно. И самое несчастное — холодеет внутри, всё холодеет внутри — когда нет выхода, когда на дворе зима!.. Он сидит дома и посылает письмо Рамзесу: «У меня нет выбора… Я жду загран — вот что я делаю. Раз пятнадцать уже ходил, пойду ещё. Ощущаю себя «превосходно» — этаким червяком, нанизанным на крючок. А кто я, разве человек? Я никто для них, я даже ничто. Чёрт… За девушками не увиваюсь: они мне не нужны, — по существу! Компьютер — так, скорее, для острастки. И никуда не могу поехать в тюрьме — везде холод, зима, а тепла нет… нет. Сижу за компом или за книгой, или просто плачу, потому что жизнь не удалась. Жизнь… нет, — здесь такого не найти».

Не найти, потому что людьми не рождаются, а становятся. В этом мире, который вокруг… А он мало встречал людей? Может быть. Но скорее он встречал среди людей масковитость, он встречал постоянно одно и то же лицо, и оно носит разные маски, ужасные маски — и невозможную жуть, которая не пускает на волю…