СУДЬЯ ЗА ЛЮДЕЙ НАС НЕ СЧИТАЕТ. ОН НАС УЖЕ ПРИГОВОРИЛ, — СИЛИТСЯ ПРОГНАТЬ ПЛОХОЕ ОДИН ИЗ ТРОИХ, ВЗГЛЯНУВШИЙ В ГЛАЗА КОМАНДИРА. ГЛАЗА, ПОЖИРАЮЩИЕ НОВЕНЬКИХ, ВИНОВНЫХ В ТОМ, ЧТО ЖИВЫ… ТОГДА КАК ДОЛЖНЫ УМИРАТЬ.
ПО МАНЕРУ НЕВЕЛИКОГО СТАДА НЕДАЛЁКИХ ЗВЕРЕЙ, ОНИ КОНВОИРУЮТСЯ ДЕЖУРНЫМИ СОЛДАТАМИ В КАЗАРМУ, А ЗАТЕМ СДАЮТСЯ В ЕЁ СТЕНАХ РОТНОМУ КОМАНДИРУ. ВРОДЕ БЫ ТОТ НЕ ВОЕННЫЙ СУДЬЯ, ОНИ — НЕ ПРЕСТУПНИКИ, СДАННЫЕ ПОД СУД ТРИБУНАЛА, — А ИНОГО ЧУВСТВА НЕ ПРИХОДИТ К ОДНОМУ ИЗ НИХ, ПРИЗВАННОМУ, КАК И ОСТАЛЬНЫЕ… ТАКИМ ПРИВЫЧНЫМ СПОСОБОМ В ПРИВЫЧНОМ ДО ПСИХОЗА ГОСУДАРСТВЕ ТРИ НОВОПРИБЫВШИХ БРЕВНА ЗАКИДЫВАЮТ В ЧАСТЬ: КОНЕЧНО ЖЕ, ВОЕННУЮ, КОНЕЧНО ЖЕ, АРМЕЙСКУЮ, КОНЕЧНО ЖЕ, ВРАЖДЕБНУЮ — ВРАЖДЕБНУЮ, БЕЗ СЛОВ. ЧТО ТАК ТОЛКАЕТ ВО ВРАЖДЕБНОСТЬ? КРИКИ, ОСКОРБЛЕНИЯ, КОТОРЫЕ ДОНОСЯТСЯ С КРЫЛЬЦА КАЗАРМЫ, КОГДА ОНИ ИДУТ ПОД КОНВОЕМ ПО ПЛАЦУ? САМ КОНВОЙ ОДЕРЕВЯНЕВШИХ ДВИЖЕНИЯМИ И ЛИЦАМИ СОЛДАТ? КОНЕЧНО, И МАТЕРЩИНА И РАСПУЩЕННОСТЬ КОМАНДИРА, — ИХ РОТНОГО КОМАНДИРА? НЕТ: ЕЩЁ НЕ СУЩНОСТЬ ТО, ЧТО ВИДИТСЯ, — ЕЩЁ ОСТАЛАСЬ АТМОСФЕРА: ДИКАЯ, БЕЗУМНАЯ И БЕСКОНЕЧНО ДЛИННАЯ, — ВГЛУБЬ, КУДА-ТО ВГЛУБЬ ВЕДУЩАЯ И ТЯНУЩАЯ ЗА СОБОЙ, НАСИЛЬНО. СЖИМАЮЩАЯ. НЕХОРОШАЯ. И ДОСТАВЛЯЮЩАЯ В ДУШУ БОЛЬ, КАК ЧАШУ ЗАПОЛНЯЮЩАЯ ЯДОМ БОЛЬ. ЧАША НЕ МОЖЕТ ОТКЛОНИТЬСЯ. ЧАША НАПОЛНИТСЯ — КОГДА-ТО. А ПОКА ЕЁ ЗАПОЛНЯЮТ. ЕЁ ИСПОЛЬЗУЮТ — <ПО НАЗНАЧЕНИЮ>. НА ПОДХОДЕ К ЧАСТИ, КОГДА МАЛЬЧИШКИ ТОЛЬКО ВИДЯТ ВОРОТА ВО МРАКЕ, ИЗДАЛЕКА, — ИБО ОНИ МАЛЬЧИШКИ, И У НИХ НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ ОСОЗНАТЬ ВСЁ ДО КОНЦА, — УЖЕ ИХ СЖИМАЕТ, УЖЕ НА ПОДХОДЕ, УЖЕ НА ПЛАЦУ, ГДЕ ИХ ВЕДУТ, КОГДА ИХ ВЕДУТ — К ОФИЦЕРУ, В КАЗАРМУ, В КАБИНЕТ, — ЭТО ПРИХОДИТ СРАЗУ, КАК РАБОТАЕТ, КУЁТ ИМ ФОРМУ, ЗАКОВЫВАЕТ В КРЕПОСТЬ АРМИИ, В ТЕМНИЦУ ДУХА, В НЕВОЛЮ НЕБЫТИЯ.
С утра пораньше, муж в кровати:
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-о-э.
Но телевизор уже работает, словно уму непостижимый Бог, открывающий врата посвящения перед своими адептами, он загоняет паству на место — в тот искусственный мир, который ей кажет.
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-о-э…
Жена, лежащая рядом на кровати, ворочается — и поскольку зёв неслабый, слышный, надо подумать, в комнате сына, должна вскоре проснуться и со злостью проворчать: <Уже? С утра? Ничего не делаете - только телевизор смотрите>. А муж должен буркнуть: <Помолчи, дай посмотреть, мне скоро на работу>. А жена: <Круглыми сутками только и смотрите> — и стать смотреть сама…
- Уже? С утра?.. — всё как должное происходит, и не кончается: ещё минут пять бессмысленной ругани, взаимные обвинения и оскорбления, болезнетворные уколы в самые нестойкие места со стороны обоих супругов, и одна из сторон — а именно многоуважаемый на людях и дурак и сволочь в семье муж, послав подальше супругу — в его глазах стерву и суку, — выдвигает мозолистое тело на территорию врага, в маленькую и утлую комнатку, в которой сыну не избавиться от ругани, и он, как полагается, не спит.
Куда бы сплавить этот ящик? В каждой комнате по ящику и на кухне. В туалет, что ли, хлам такой выставить? Но там нету мест. Есть, правда, толчок.
Заметив отвернувшегося к рябчатой стене сынка, усевшийся в его комнате на кресло и взявший в потеющие руки… всеуказующий, всеобщий, генеральный — и даже гениальный в наибессмыслице бесчинной — пульт, — папаша восклицает:
- Хе-ге! — что означает, что папе чудесно, что он получил лошадиную дозу милицейских хроник и разборок высокопоставленных чинов и что ему не видны проблемы и пакости, которые он выделывает, и что выделывает он правду и силу, так как живёт как все и вместе со всеми.
Поднявшись на не слишком привычные ноги, он, тем не менее, вполне уверенным строевым шагом шаркает в ванную, где открывает кран на полную мощь.
Высморкавшись под хлещущей в стороны водой — долгие годы высмаркивание сопровождается неизменными звуками, словно извлекаемыми из тромбона, однако извлекаемыми из обычных человеческих ноздрей! — высморкавшийся идёт за стол на кухню.
- Жена, жрать давай!
Эк жена, жена не подрывается на одиночную, не особенную, как ей кажется, просьбу. Команда не команда для неё.
Но, после повторных <наездов>, <просьб>, <обещаний>, снабжённых обильными местоимениями с использованием лексикона большинства мест, жена отправляется на кухню за пельменями.
- Уже и разогреть себе не в состоянии…
- Я на работу опаздываю!
- Руки-то хоть помыл? — ставит пельмени жена на стол.
- Не-а. А зачем? — с набитым ртом мужик зевает.
- Деньги-то когда? — подсаживается к нему жена.
- Завтра, завтра! Ещё раз спросишь — пропью всё на хер.
- Корми-и-лец! — удовлетворена жена.
- Соку давай. Иди ты! — отмахивает её муж. Она же приникает к холодильнику, выуживает с полки огромный бутыль с жидкостью, и заливает оттуда в огромную чашку — взбалмошную пережимку из фруктов с кислотой. А мужик:
- Брррупль-брррупль…
Жена поглаживает бурдюк кормильца:
- Корми-и-лец…
- Обрлабрлабрлань, — будто тот тонет в своём ведре, в эмалированной чашке с облупленной краской, и несколько мутных струй пережимки выхлёстываются из дыры на грязную скатерть. И только злится жена.
- Ну вот! — злится стерва. — Не навалишь, не поешь! — И убирает руку с плеча супруга, который только икает и не может встать из-за стола.
- Только и можем: валить! А убирать не можем, — ворчит и бурчит сука.
- Не можем, — улыбается сволочь. Пора на работу. И нечеловеческое становится человеческим. И теперь самое нечеловеческое и ужасное как раз и есть самое что ни на есть человеческое и такое родное.
ВСЕГО-ТО ТРИ РАЗА ПО ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ. ШЕСТЬ, И ШЕСТЬ, И ШЕСТЬ. И ВСЁ! ДА, И ВСЁ, — ВСЕ ПОЛТОРА ГОДА СЛУЖБЫ. ПОЛГОДА ОН ДУХ, ПОЛГОДА ЧЕРПАК, И ПОЛГОДА ДЕД. А ПОТОМ ОН ДЕМБЕЛЬ! КАК ВСЁ ПРОСТО ДО ИДИОТИЗМА. ШЕСТЬ, И ШЕСТЬ, И ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ ОТДАТЬ ГОСУДАРСТВУ, ОБЩЕСТВУ, РОДИНЕ, А ОНА СКАЖЕТ СПАСИБО. ДОЛЖНА СКАЗАТЬ ЗА ВЫПОЛНЕННЫЙ ДОЛГ.
ОТДАТЬ. ОТДАТЬ СЕБЯ ГОСУДАРСТВУ. НА ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ. И ЕЩЁ ОТДАТЬ СЕБЯ ОБЩЕСТВУ. НА ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ. И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ОТДАТЬ СЕБЯ РОДИНЕ. НА ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ. ВОТ ОНА — СЛУЖБА, РАЗЛОЖЕННАЯ В УМЕ. РАЗЛОЖЕННАЯ НА СВОИ СОСТАВЛЯЮЩИЕ. РАЗЛОЖЕННАЯ НА ПРАВИЛЬНЫЕ ОТРЕЗКИ ВРЕМЕНИ. НО ТОЛЬКО ДЛЯ ОБОСНОВАНИЯ, ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ БЫЛО СПОКОЙНЕЙ НА ДУШЕ, ПОТОМУ ЧТО КОГДА ЕСТЬ ПОНИМАНИЕ, ЛЕГЧЕ ЖИТЬ. БОГ МОЙ, — ВЗДЫХАЕТ, КАК БУДТО БЫ ПРАВДА, ОДИН ИЗ ТРОИХ. — ТУТ ЕЩЁ ХОЛОДНЕЙ, ЧЕМ НА ВЕТРЕ. ЛУЧШЕ СТОГРАДУСНЫЙ МОРОЗ, НЕЖЕЛИ СТЕНЫ, ЭТИ. ДУШНО. КАК ДЫШАТЬ?
ДЫШАТЬ НЕ ДАЮТ. КОМАНДИР СРАЗУ ЖЕ ВЫЗЫВАЕТ В КАБИНЕТ КАПТЁРА.
- ОПОЛОСНИ ИХ, МАМА: ТЫ ЗНАЕШЬ.
- КАК ОБЫЧНО?
- НУ ЧЁ ТЫ, МАМА, МАТЬ ТВОЮ НАЛЕВО, — КОРЧИТСЯ РОТНЫЙ КОМАНДИР, ЛЁЖА В КРЕСЛЕ, ПЕРЕД СТОЛОМ, С ПОЛОЖЕННЫМИ НА НЕГО НОГАМИ, ДЫМЯ СИГАРЕТОЙ В ГУСТУЮ КОМНАТНУЮ ТЬМУ. — ДАВАЙ БЫСТРО — И КАК СДЕЛАЕШЬ, ДОЛОЖИШЬ, — КОМАНДУЕТ КОМАНДИР.
- ЕСТЬ, — СЛУШАЕТСЯ СОЛДАТ, МАМА, И ВЕДЁТ ТРОИХ ПРИБЫВШИХ В ДРУГУЮ КОМНАТУ — ДАЛЬШЕ, ПО КОРИДОРУ КАЗАРМЫ.
ВИДИМО, ЕГО ИМЯ КАК СПЕЦИАЛЬНАЯ АРМЕЙСКАЯ КЛИЧКА, — ДУМАЕТ, ЗА ТЕМ СЛЕДУЯ, ОДИН ИЗ НОВОПРИБЫВШИХ.
МАМА ТОЛКАЕТ ДВЕРЬ ДРУГОЙ КОМНАТЫ И ЗАТАЛКИВАЕТ ТРОИХ ВВЕРЕННЫХ ВНУТРЬ.
ЧТО ЗА ТЁМНАЯ КАМОРКА, — ДУМАЕТ ВНУТРИ ОДИН ИЗ НИХ. — МЫ ТУТ БУДЕМ ЖИТЬ? ИЛИ НАС ЗАПРУТ ЗДЕСЬ? ИЛИ… ИЗОБЬЮТ?
- ДЕНЬГИ ДАВАЙ, — СБИВАЕТ МЫШЛЕНИЕ МАМА.
- А… СКОЛЬКО?
- ВСЕ ДАВАЙ!
КАПТЁР КАК БУДТО НЕ ШУТИТ. ОН УВЕРЕН В СВОИХ СЛОВАХ. НАДО ЕМУ ДАТЬ. ЗАЧЕМ НАМ ЗДЕСЬ ДЕНЬГИ?
ОНИ ОТДАЮТ НЕНУЖНЫЕ БУМАЖКИ. КАПТЁР ИХ ПЕРЕСЧИТЫВАЕТ, СУРОВЕЕТ, ВРОДЕ БЫ ЕМУ МАЛО, И ГРОЗИТСЯ ПРОВЕРИТЬ КАРМАНЫ В ПОИСКАХ ОСТАВШИХСЯ.
- БОЛЬШЕ НЕТ, — ГОВОРЯТ ЕМУ ВСЕ.
- А? — ЩУРИТ ГЛАЗ МАМА. — НУ СМОТРИТЕ У МЕНЯ, БАНДЕРЛОГИ, — И СУЁТ ДОБЫЧУ СЕБЕ В КАРМАН.
ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ, НАВЕРНО.
- ЕСЛИ Я УЗНАЮ, ЧТО У КОГО-НИБУДЬ ИЗ ВАС ЕСТЬ ЕЩЁ ДЕНЬГИ… — СНОВА ДАВИТ МАМА, ПРИЩУРИВ ХИТРО ГЛАЗ.
ЕМУ ГОВОРЯТ, КАК И ГОВОРИЛИ ДО:
- НЕТ.
ОН ДАЁТ КОМАНДУ:
- РАЗДЕВАЙСЯ, — И ЗАКРЫВАЕТ С ТОЙ СТОРОНЫ ДВЕРИ МОЛОДЫХ И НЕОБСТРЕЛЯННЫХ: В ТЁМНОЙ, ДУШНОЙ И НЕ ОБЕЩАЮЩЕЙ НИЧЕГО ХОРОШЕГО КОНУРЕ.
- Дай денег, — дочка, переступая порог родительского дома, сразу бросает слова, которые качаются на языке, и эти слова бросаются в ма-ма — почти хозяйку, почти хранительницу очага, почти, потому что в условиях коммерческого голода любое некоммерческое <принято испокон веку> преобразуется в непостижимую паранойю, в принятом большинством коммюнике. Когда деньги заправляют всем, они тираны и деспоты, их можно хранить как всеобщий эквивалент, но у них нет индивидуальности и они против неё. Но кому же за то дело, если за то не платят?
- Явилась, не запылилась! — возмущена будто бы ма-ма, глядя, как на подложное произведение, на дочь. В самом деле, с тех пор, как родительница видела последний раз деточку, прошло сколько дней? Но несколько больше лет той исполнилось совсем недавно по причине, чтобы перестать контролировать ребёнка, ибо ребёнок уже стал взрослым! И гуляет с кем-то и где-то, и по ночам не дозвониться на мобильный телефон, и для чего его ей ма-ма покупала? — и та же волнуется, лекарства пьёт, и наконец встречает одним редкостным утром совершенновозрастную дочь, за тем, что той возраст другим встреченным утром совершенно редкое буйство лет!
- Ма-ма, — сквозь зубы цедит дочь в порядочном, как водится, раздражении на обязательные с точки зрения родительской комментарии ко взрослому поведению детины. Но какие же дети могут быть взрослыми!? Дети не могут быть взрослыми, ведь у детей не может быть взрослого ума! Поэтому им надо вдалбливать ум, чтоб он закостенел и загрубел, — ведь только так сложится жизнь, дом, стабильность. Иначе не может быть, ведь иначе не бывает! По крайней мере, для родителей; они о разной там чепухе не думают: у них своих дел навалом, а здесь… им бы вправить мозг в прокрустов некрост, да побыстрей! А для вправления, как в популярной мозголовушке, мяч вроде воспитательных словопародий доставляется в штрафную — into the head! — и пинается с убойной дистанции в рамку ворот — и уже score! fantastic game! the best game of the world!..
- Почему опять не звонила!? Тебя опять идти искать!?
- Ма-ма.
- Ну что, мама? Опять мама… Стерва ты, вот ты кто!
- Денег дай.
- Ещё и денег просишь, сволочь ты эдакая, шлюха! Проститутка, ёбте! С кем опять на этот раз перетрахивалась?
- Ма-ма.
- Ну что, мама, что, мама-то?! Я бы тебя за такое убила бы уже давно, будь ты поменьше. А сейчас вымахала, здоровая тетеря, и думаешь, что всё с рук сойдёт, что ли? Не выйдет! Я тебя научу уважать старших! Я тебя теперь не отпущу никуда! Вон, сейчас цепь достану из тумбы — и пристегну тебя за шею! Посмотрю я на тебя, как ты тогда попляшешь, а!?
- У-у-у-у, — сердится дочь, опустив глаза, но смотря не вниз, а в свой вымышленный, но вполне для неё непререкаемый мир.
Возможно, невероятно это, но им нравится ругаться: матери — агрессивно нападать, дочери — злобно огрызаться, не забывая напоминать о цели посещения… А как иначе? Ну, подумаешь, купили ей родители мобильник, а она опять не позвонила, — бывает! Всё на свете бывает, и даже когда оно повторяется снова и снова в бесчисленный раз, можно сказать, что этот раз — последний. А сколько ещё таких — последних — какая разница, дайте дочери денег — и проваливайте — до посещения!
Ма-ма и дочь ругаются, в комнате за дверью сидит человек, слушает. Человек-он сын матери, а также брат сестре, и недавно отслужил своё, а теперь принужден сидеть как на бобах и слышать, как бобы разводят… И его — на гражданскую жизнь? Таким способом? Так не получится. Так опереться не на что, — задумывается он. А на что опереться, когда жизнь не вышла, когда никто тебя не понимает и не видит, что тебя здесь нет, что ты отсутствуешь своим духом в нынешнем мире, пребывая где-то в другом? Или не пребывая нигде, — да? Когда-то я был удачлив, смекалист, жив как телом, так душой… — сейчас он почти мёртв и обездвижен. Он может или лежать, или сидеть и смотреть в одну точку, стараясь найти внутри неё какую-то зацепку, потому что вокруг во всём пространстве нет ничего похожего на правду, на радость, на свет. Так кажется — и это реально, по крайней мере, более реально, чем ругань матери, и огрызания сестры, чем телевизор, поймавший с потрохами его отца, а также остальные эпизоды, всего лишь эпизоды, но не картина бытия, — конечная картина складывается в человеке, а эпизоды — примерный способ выражения, который может измениться, как птица, меняющая скорость, в небесной мгле… Та с крыльями летит, чувствует голод. Подкрепиться бы, потом полететь — далеко, ещё… глядь, и рассветёт в небесной беспросветности.
НИ ЗГИ НЕ ВИДНО, НО И ФИЗИЧЕСКИ ОЩУЩАЕТСЯ, ЧТО ТЁМНАЯ КОМНАТА НАПОЛНЕНА ГРАЖДАНСКОЙ ОДЕЖДОЙ: ДЫШИТСЯ ЛЕГЧЕ. НО ОДНОВРЕМЕННО ДУШНО: КИСЛОРОДА ПРАКТИЧЕСКИ НЕТ. КАПТЁР УШЁЛ, ПРИКАЗАВ РАЗДЕВАТЬСЯ И ЗАКРЫВ ДВЕРЬ С ТОЙ СТОРОНЫ НА ЗАМОК. ПРИЗЫВНИКИ РАЗДЕВАЮТСЯ ДО ТРУСОВ И СТОЯТ У ДВЕРИ; ЧЕРЕЗ ДОВОЛЬНО СТРАННОЕ, ФИЗИЧЕСКИ ВОСПРИНИМАЕМОЕ, ВРЕМЯ ОНИ РАЗОМ ШАРАХАЮТСЯ ОТ НЕЁ НА ТЮКИ С ОДЕЖДОЙ: ПО КОРИДОРУ БУДТО БЕЖИТ СТАДО СЛОНОВ. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТОБЫ ЭТО БЫЛИ СОЛДАТЫ, — НЕ СОМНЕВАЕТСЯ ВЫСОКИЙ ПРИЗВАННЫЙ, — А МОЖЕТ БЫТЬ, И ОСТАЛЬНЫЕ…
ОНИ ВСЁ СИДЯТ НА УЗЛАХ С ОДЕЖДОЙ, ПРОХОДИТ, НАВЕРНОЕ, ЧАС; КАПТЁРА ВСЁ НЕТ И НЕИЗВЕСТНОСТЬ. ЗАБЫЛ?.. ПОСТУЧАТЬ В ДВЕРЬ?.. ГОЛОВА ЗАБОЛЕЛА, ОТ ЖАРЫ, — КАК И ОСТАЛЬНЫЕ, ПРИЗЫВНИК ОБЛИВАЕТСЯ ПОТОМ НА НЕВИДИМОМ ТЮКЕ С ОДЕЖДОЙ.
ВНЕЗАПНО В ТЕМНОТЕ… НАЧИНАЕТСЯ ШЕВЕЛЕНИЕ? ШУМ СНАРУЖИ ДАВНО УТИХ. ПРИЗЫВНИКИ СИДЯТ КУЧКОЙ, НЕДАЛЕКО ОТ ДВЕРИ, А ШЕВЕЛЕНИЕ СЛЫШНО: У СТЕНЫ, В УГЛУ, В ПРЕДПОЛАГАЕМОМ УГЛУ КАМОРКИ. В УГЛУ МАЛЕНЬКОЙ КАМОРКИ. НЕТ, ОНО КАКОЕ-ТО НЕЖИВОЕ. ЭТО НЕ МОГУТ БЫТЬ КРЫСЫ.
- ПОСТУЧИМ? — НО ДВОЕ УЖЕ И ТАК СТУЧАТ; ТРЕТИЙ ЧТО-ТО ИЩЕТ; ВСЁ ПРОИСХОДИТ НАСТОЛЬКО БЫСТРО, ЧТО СОБЫТИЯ, МЫСЛИ, ЧУВСТВА СЛИВАЮТСЯ, А ДВИЖЕНИЕ — УЖЕ НЕ ШЕВЕЛЕНИЕ, А ДВИЖЕНИЕ — ПРИБЛИЖАЕТСЯ. ОНО КАЖЕТСЯ РЯДОМ.
НО ШЕВЕЛЕНИЯ — ДВИЖЕНИЯ — НЕ СЛЫШНО ХОТЯ БЫ ЗА СТУКОМ. ХОТЯ БЫ ЕЩЁ ПРОДЕРЖАТЬСЯ, — И ДВОЕ ДОЛБЯТ ЯРОСТНО В ДВЕРЬ, НО КАЗАРМА, КАЖЕТСЯ, ОБЕЗЛЮДЕЛА; ТРЕТИЙ ПОДНОСИТ, НАКОНЕЦ, СПИЧКУ К ЗАМКУ, — СЛИШКОМ СТРАШНО, ЧТОБЫ ЗАЖИГАТЬ, — КОВЫРЯЕТСЯ В ЗАМКЕ; ОТКРЫВАЕТ; ТРОЕ ПРИЗВАННЫХ ВЫЛЕТАЮТ ИЗ КАМОРКИ КАК СКВОРЦЫ.
ПОТ РЕКОЙ ТЕЧЁТ ПО ТРОИМ ТЕЛАМ, ГОЛОВЫ ЛОМИТ БОЛЬ. ПЕРЕД ОСЛЕПЛЁННЫМИ РЕЗКИМ СВЕТОМ ПРИЗЫВНИКАМИ СТОИТ ПЬЯНЫЙ КАПТЁР С СИГАРЕТОЙ ВО РТУ, БУТЫЛКОЙ В ПРАВОЙ РУКЕ И ЦЕПЬЮ СО СВИСАЮЩИМИ С НЕЁ КЛЮЧАМИ В ЛЕВОЙ.
- Э, НАРОД, ВЫ ЧЁ ОТКРЫЛИСЬ?? — ВЫКАТЫВАЕТ КОСЫЕ ГЛАЗА МАМА. — СОВСЕМ ОБОРЗЕЛИ, ГАДЫ! — И ПУСКАЕТ СВОЮ ЦЕПЬ ПО ВОЗДУХУ.
ЦЕПЬ ПРОЛЕТАЕТ В САНТИМЕТРЕ ОТ НОСА ОДНОГО ПРИЗЫВНИКА И ВРЕЗАЕТСЯ СВЯЗКОЙ ЖЕЛЕЗНЫХ КЛЮЧЕЙ В ЕГО СПИНУ. В ГОЛУЮ СПИНУ. ТОТ ВСКРИКИВАЕТ, А МАМА, БЕСПРЕСТАННО МАТЕРЯСЬ, НАСТУПАЕТ ЖЕСТОКИМ КИРЗАЧОМ НА НОГУ. ПРИЗЫВНИК СГИБАЕТСЯ, ПЫТАЯСЬ ОСВОБОДИТЬ СОДРАННУЮ ДО КРОВИ ЛОДЫЖКУ, — А МАМА ЕЩЁ РАЗ ЗВЕЗДИТ ПО СПИНЕ. ПО КРОВАВОЙ СПИНЕ. ОПЯТЬ ОН КРИЧИТ, А МАМА ЕЩЁ РАЗ ЗВЕЗДИТ…
- Я СКАЗАЛ: ПОЛНОСТЬЮ, ПОЛНОСТЬЮ РАЗДЕТЬСЯ! — ОРЁТ КАПТЁР И БЬЁТ. ПРИЗЫВНИКИ БЫСТРО СРЫВАЮТ С СЕБЯ ТРУСЫ…
На улице светает, потом приходит день, никто не замечает, но он хромает, у него шрамы, но это не важно. Он сидит дома, сидит на кухне, уже не первый раз — он не считает, — из него математик никудышный, но прошло сколько-то времени гражданского бытия. Но нет спокойствия. Нет того, что зовут безмятежностью духа.
Он не хочет никого видеть. У него раздражение на всех. И всё же он понимает, что так нельзя, что нужно взять себя в руки и начать новую жизнь. У него вроде бы всё для этого есть: и молодость, и квартира, в которой он живёт с родителями, и знакомые, друзья, которые его могут поддержать. Но почему-то ничего не получается! Он чувствует себя старым, ужасно старым и дураком, который никак не может ни во что врубиться. Тормоз и изгой!
Его квартира как квартира. Тут можно спокойно спать. Тут тепло. Но тяжело. Пожалуй, в армии не тяжело, потому что там времени нет на то, чтобы думать. А здесь есть, здесь его много, и такого вязкого, как клей, который никогда не засыхает. Надо как-то отключаться, иначе можно сойти с ума.
Он берёт в руки листок от своей старой школьной тетради. Листок настолько непривычен, что от расчерченных клеточек рябит в глазах. Что-то эти клеточки напоминают, такое близкое, почти родное. Нет, не врождённое — в человеке такого нет, когда он не тронут.
Что бы написать? — он хотел бы написать о себе, но как, он не знает. Он сжимает ручку в руке и никак не может прикоснуться к бумаге. Всё время хотел написать о себе, о тюрьме, о том, что в нём существует, и он всегда знал — с самого первого дня службы, — что напишет. Ручка начинает писать… буквы ложатся коряво и неумело… Он продолжает. Получается хуже. И поднимает листок и зачитывает написанное вслух. А затем листок летит в мусорное ведро.
Дерьмо! — он написал мрачно и матом, и ему многократно невыносимо… Сначала избавься от этого дерьма! — приказывает он и ползёт в свою комнату. Грязную кровать, боров, так и не заправил. И ложится и лежит неподвижно неизвестно долго. Затем пробует заснуть, но не спится, — это потому, что привык к перманентной… бодрости? Кровать непривычная, мягкая. Что ли, на пол ему, что ли, а?!.. На пол.
А где эти, друзья? Они бросили его? Да, у всех свои дела, и никто не звонит. Хотя, можно попробовать и самому звякнуть по чью-нибудь душу, но настроение не важное, не важно портить его другим. Просто лежать, оно пройдёт. Возможно, пройдёт. Надо ждать. Время, которое первый лекарь. И если бы это было так… Ведь ничего другого не остаётся, — для другого нужен другой. Человек. На улице вечереет. Потом ночь. Он не спит. Конечно.
ГОЛЫХ, ИХ ПРОГОНЯЮТ ПО КОРИДОРУ КАЗАРМЫ В ДУШ. ПРИЗЫВНИК НОМЕР ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ ПЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ТЫСЯЧ ЧЕТЫРЕСТА ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ БЕЖИТ ЗА НОМЕРОМ ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ ПЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ТЫСЯЧ ЧЕТЫРЕСТА ТРИДЦАТЫМ И СМОТРИТ НА СВЕЖИЕ КРОВЯНЫЕ РАЗВОДЫ НА СПИНЕ. ЕМУ ТОЖЕ ПОПАЛО, НО НЕЗНАЧИТЕЛЬНО, ПО СРАВНЕНИЮ С ТЕМ. СЗАДИ БЕЖИТ НОМЕР… НЕЗАМЕТНЫЙ. ЕГО КАПТЁР НЕ БИЛ. НЕ ЗАМЕТИЛ.
- ПРЯ-АМО! ПРЯ-АМО! — ОРЁТ МАМА ПРИЗВАННЫМ, КОГДА ОДИН, ЗА НИМ И ОСТАЛЬНЫЕ СВОРАЧИВАЮТ ВПРАВО, ТУДА, ГДЕ СТОЯТ КРОВАТИ, ГДЕ СТОЯТ ТУМБЫ, ГДЕ, КАК ВИДНО, ОТДЫХАЮТ СОЛДАТЫ, — ЕСЛИ ОНИ ЕЩЁ МОГУТ В ПОДОБНЫХ УСЛОВИЯХ ОТДЫХАТЬ, — ОНИ СВОРАЧИВАЮТ, ПОТОМУ ЧТО ВИДЯТ ПРЯМО ПЕРЕД СОБОЙ СТОЯЩЕГО С ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ ПРИЗРАКА, — НАСТОЯЩЕГО, У ТУМБЫ, НА КОТОРОЙ ПОКОИТСЯ ТЕЛЕФОН. НО ЗА ТУМБОЙ С ТЕЛЕФОНОМ ЕЩЁ ПРИЗРАКИ, — ОНИ С ГЛАЗАМИ ОТКРЫТЫМИ, НАСТОЛЬКО ДЕМОНИЧЕСКИМИ, ЧТО ОТ ИХ ВЗГЛЯДОВ ДАЖЕ БЕГУЩЕМУ ЗА ПЕРВЫМ ВТОРОМУ ДУХУ НЕ УДАЁТСЯ НЕ ЗАДРОЖАТЬ: ПО ТЕЛУ МОРОЗ.
НАГИЕ ДУХИ ВЫБЕГАЮТ ИЗ ЗАЛА С КРОВАТЯМИ И ТУМБОЧКАМИ И БЕГУТ ПО КОМАНДЕ МАМЫ ПРЯМО: МИМО СПЯЩЕГО ОДИНОКОГО ПРИЗРАКА, МИМО ПРИЗРАКОВ ХОХОЧУЩИХ, КОТОРЫХ ПОЛНО. ПРИЗРАКИ СТАРЫЕ, С ИСКАЖЁННЫМИ НЕНАВИСТЬЮ ЛИЦАМИ, С ТЯЖЁЛЫМИ УХМЫЛКАМИ, И НЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ, ПОВСЮДУ.
- МАМА, ИДИ, ИДИ, МЫ САМИ, — КТО-ТО ИЗ НИХ БРОСАЕТ СЗАДИ.
А ДУХИ УЖЕ В ДУШЕ, В КВАДРАТНОМ РЕЗЕРВУАРЕ ИЗ ГРУБОГО КАФЕЛЯ, ОТ КОТОРОГО ИСХОДИТ ПРОБИРАЮЩИЙ МОРОЗ. ВЕЗДЕ РАКОВИНЫ И ШЛАНГИ. ДУХИ ПОТИРАЮТ ИЗРАНЕННЫЕ ЧАСТИ ПЛОТИ. ИХ СКОРО БУДУТ МЫТЬ. ДЕМОНЫ.
ЗАЧЕМ, А? МЫ ЖЕ НЕ ГРЯЗНЫМИ К НИМ ПОЖАЛОВАЛИ. ЭТО… — КАК НЕ ВИДЯТ? У НИХ ТАКИЕ ГЛАЗА, ЧТО ОНИ НЕ ВИДЯТ! ЭТОТ МАМА НЕ ВИДИТ, ЧТО ДЕЛАЕТ. ПОКАЛЕЧИТЬ МОЖНО… БУЙНЫЕ, ПОМЕШАВШИЕСЯ… ДЕМОНЫ!
- А-ХА-А-ХА, — ПОКАЗЫВАЕТСЯ ИСКАЖЁННОЕ ЛИЦО, ПОТОМ — ПАЛЕЦ, НАПРАВЛЕННЫЙ НА ТРОИХ. ТАКИМ МАНЕРОМ ВХОДИТ В ДУШ ОДИН, ЗА НИМ И ОСТАЛЬНЫЕ — ХИХИКАЮЩИЕ, ГОГОЧУЩИЕ ПРИЗРАКИ ИЗ МРАЧНЫХ ГЛУБИН. ИХ ЧИСЛО ВОЗРАСТАЕТ… ДЕСЯТЬ… ДВАДЦАТЬ, — ОНИ СОБИРАЮТСЯ ПОСМОТРЕТЬ НА ДУХОВ: НЕ ЕДИНСТВЕННО, — ПРИЗРАК, КОТОРЫЙ ВОШЁЛ В ДУШ ПЕРВЫМ, ОТКРЫВАЕТ ВОДУ, ВТОРОЙ ПОДХВАТЫВАЕТ ШЛАНГ, ТРЕТИЙ ПОДХВАТЫВАЕТ ЕЩЁ… ПРИЗЫВНИКОВ НАЧИНАЕТ ТРЯСТИ: ВОДА ЛЕДЯНАЯ. КРАЕМ ГЛАЗА СОДРОГАЮЩИЙСЯ ПРИЗЫВНИК ЗАМЕЧАЕТ ВНИЗУ ЗАКРЫВАЮЩИЕСЯ РУКАМИ КОМКИ — ОНИ ПЫТАЮТСЯ ЗАЩИТИТЬСЯ ОТ СТРУЙ, КОТОРЫЕ СБИЛИ ИХ С НОГ И ЗАСТАВИЛИ КАТАТЬСЯ ПО ПОЛУ. ПРИЗЫВНИК ПАДАЕТ САМ — ОТ ОБЖИГАЮЩЕЙ ВОДЫ, ПОД НАПОРОМ БРАНДСПОЙТНОЙ СТРУИ, — ГОЛЫЙ КОМ В МОРЕ ХОХОТА И УНИЖЕНИЯ, СОЕДИНЯЯСЬ С ТАКИМИ ЖЕ МИЛЛИАРДАМИ ИСТЕРЗАННЫХ: ВСЕГО ЛИШЬ ЭЛЕМЕНТАМИ В МИРЕ СПЛОШНОГО ЛЬДА.
Родители ушли на свои работы, сестра — на свою тусовку. Деньги он отдал оставшимся служить в тюрьме. Родители ничего не дают, — если не просить, наверное, как сестра, — он, <здоровый мужик, должен заботиться о себе сам>, — заботиться о ком, а? Он, заглянув в холодильник, тут же его закрывает. Родители будут против, наверно, когда он их объест, да будут читать ему обыкновенные нотации, а он не будет их слушать, пойдёт опять ляжет на пол… он истощится до конца — потом его как бы спасут: просто положат в больницу, чтобы лежать и питаться казённым хлебом.
Достать бы денег каких, — грезит он и видит оброненную на пол купюру. Своевременность, какая неожиданность, впрочем он бы мог набить брюхо и уснуть спокойно. Забыть про то, что его добивает? Возможно. Надо поднять, впрочем он поднимает — родители сорят деньгами… Сорят ими в грязь. Сорят солдатами, солдаты ничего не зарабатывают, неудачные, как я.
Сжав оброненную купюру, служилый отправляется в магазин. На улице банный день, не то чтобы жарко, но душно и идёт дождь. И служилый думает, что таким образом природа оплакивает его, хотя он ещё не умер, но и не живёт на самом деле.
Магазин — и продавщица; конфетки в красивых упаковках.
- Что вам?
- Мне… — он блуждает в упаковках. — Ничего, — неслышно произносит.
- Что-что-что? — у продавщицы, кажется, треугольные брови.
Но он отворачивается и, с жаром толкнув магазинную дверь, бежит по улице. Под дождём, но в реальности сухой ведь. Он мог бы убить продавщицу, но не поможет. Зачем? Он идёт широким шагом дальше, из его груди молнии бьют, дождь льёт сильнее, он чувствует… свою личность? Ну, что-то от неё, может, свой стержень, который возникает и пропадает без надежды пробудиться.
Купюру он кладёт обратно на пол, — вот ей место, — но его теребит голодняк, — хотя, ещё не такое бывает, — но он ведь хотел поесть, как человек, он снова открывает холодильник, снова закрывает. Наверно, животный рефлекс. Наверно, он совсем превратился в животное, в этой чёртовой тюрьме…
Он не хочет о ней думать, но она лезет в голову. Тюрьма. Что бы разбить? — Хоть бы что он разбил, даже весь мир, если бы знал, как… Нет, так думать нельзя. Надо попить! — он прилегает к водопроводу, в котором вода из местного болота, — так по вкусу. Питаясь этой водой, он… сдохнет завтра же? Надо идти… Духи, на выход! — звенит и звенит, что же такое… что от него не отстало.
На полпути он останавливается, заметив, что вышел из дома и пошёл купаться. Куда, на местное болото? А плавки-то забыл. Что, вернуться, взять? — Он хочет что-то вернуть, но не знает, как. И в голове сложная каша, но без ума. Ему бы вернуть ум, вернуть внутреннее, старое, которое всегда было… Оно и есть, он догадывает, но ничего не может сделать. Как себе его вернуть?
Или окинуть серым взглядом поверхность бытия, где он живёт? Да, в таком необычайно красивом месте! Консервные банки, бесчувственно носящиеся, как водится, по трассам, бетонные скалы — жилые дома, кругом множество собак и людей, ведущих муравьиную жизнь, — тут ему жить! Тут умереть!
И он садится на асфальт, где ходят собаки и люди, чем они отличаются от него, а он от них? Они его не замечают и, как водится, продолжают ходить — тик-так, тик-так, раз-два, раз-два. Левой! Раз-два!
ПОЗАБАВИВШИСЬ, ДЕДЫ УХОДЯТ С ГРОМКИМ ГИКАНЬЕМ — А НА ИХ МЕСТЕ УЖЕ ДРУГИЕ, ТАКЖЕ ОХОЧИЕ ПОЗАБАВИТЬСЯ. И НЕ ВИДНО ИМ КОНЦА, И ЗАБАВА ДЛИТСЯ ДОЛЬШЕ РАЗЛОЖЕННОГО, ПРОТЯЖЁННОГО И БЕСКОНЕЧНОГО… СКОЛЬЗЯ ПО КАФЕЛЬНОМУ ПОЛУ НА ЖИВОТЕ, ПРИЗЫВНИК СКРЕЖЕЩЕТ, ЗАХЛЁБЫВАЕТСЯ НЕИЗВЕСТНО ЗА КАКИЕ ЖЕ ГРЕХИ, ЧТОБЫ ВСЁ СКОРЕЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ…
- НУ, ЭТО, ХВАТИТ. Я Ж БУДУ ОТВЕЧАТЬ, — РАЗДАЁТСЯ ГОЛОС МАМЫ, ВШАРИВАЯСЬ В ШУМ ЛЕДЯНЫХ СТРУЙ.
- ДА ТЫ ЧЁ, ЧЕРПАК… — МАТЕРЯТСЯ ДЕДЫ.
- НУ, НЕ, МНЕ Ж ОТВЕЧАТЬ. ЩАС АНГИНУ ВРУБИТЕ ПАЦАНАМ, А РОТНЫЙ МНЕ… — МАТЕРИТСЯ КАПТЁР.
ЕГО НЕ СЛУШАЮТ — ПРОДОЛЖАЮТ ПОЛИВАТЬ ДУХОВ ВОДОЙ. НО ВСКОРЕ, КАК БУДТО ВНЯВ БЕЗДАРНЫМ МОЛЬБАМ, ДЕДЫ БРОСАЮТ ШЛАНГИ И, МАТЕРЯСЬ И ХИХИКАЯ, ПОКИДАЮТ ДУШ. ПОСЛЕДНИЙ ДЕМОН ЕДИНСТВЕННО НАНОСИТ ПО КАЖДОМУ ИЗ РАСПЛАСТАВШИХСЯ ПО ПОЛУ КОМКОВ УДАР ВЫДЕРНУТЫМ ИЗ КРАНА ШЛАНГОМ.
- ЧТОБЫ БОЯЛИСЬ, — РЫЧИТ ОН.
МАТЕРЯСЬ И ГОГОЧА САМ С СОБОЙ, ОН ВЫХОДИТ ИЗ ДУША. МАМА ЗАКРЫВАЕТ ВОДУ И ПИХАЕТ ТРИ ПОСИНЕВШИХ КОМКА — ПО КОРИДОРУ КАЗАРМЫ — В КАМОРКУ НОМЕР ТРИ.
ЗАПИХНУВ ИХ В ОЧЕРЕДНУЮ ДУШНУЮ КОНУРУ, КАПТЁР БРОСАЕТ В НИХ СОЛДАТСКОЙ ФОРМОЙ И КОМАНДУЕТ:
- ОДЕВАЙСЯ, — ОНИ, ТРЯСЯСЬ ОТ ДРОЖИ И УНИЖЕНИЙ, СОВЕРШАЮТ ПОПЫТКИ ВЗЯТЬ ПУГОВИЦЫ НЕГНУЩИМИСЯ ПАЛОЧКАМИ-ПАЛЬЦАМИ…
А НАД НИМИ СГУЩАЮТСЯ ТУЧИ И ТЕМНЕЕТ ВОКРУГ. ТЕМНЕЮТ ЛЮДИ И ИХ ДУШИ. ТЕМНЕЕТ СНЕГ. ТЕМНЕЕТ ВОЗДУХ. И ДАЛЕКО, В НЕВЕДОМЫХ МИРАХ, ВОСХОДИТ СОЛНЦЕ, ЕСТЬ МЯГКИЙ, ЯСНЫЙ СВЕТ, — РАЗНООБРАЗИЕ ВСЁ ДАЛЬШЕ; ОДНООБРАЗИЕ ВСЁ БЛИЖЕ: ОТ ПРИЗРАКОВ — К ЧУДОВИЩУ, ОТ НЕСВОБОДЫ — К НЕБЫТИЮ. НО ЭТОГО НИКТО НЕ ЗАМЕЧАЕТ, — ПОЧТИ НИКТО! И ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДЛИТСЯ: В ПУТИ, ГДЕ НЕТ ПУТИ, ГДЕ СТРАХ ВЫХВАТЫВАЕТ УЖАС, НЕНАВИСТЬ ВОСКРЕШИВАЕТ МЕРТВЕЧИНУ, ЗАВИСТЬ ВОЗБУЖДАЕТ ЗЛО. ЗАШЕДШИЕ В ПУТИ, ОТКУДА НЕТ ПУТИ, ДОБРО ЗАБЫВШИЕ, СПИСАВШИЕ СОМНЕНИЯ РАДИ ВСЕПОГЛОЩАЮЩЕГО БРЕДА ДУРАКОВ, ВОССЛАВИВШИЕ ВНЕШНЕЕ, УБИВШИЕ СВОБОДУ, НАИВНЫМИ И СУМАСШЕДШИМИ СЧИТАЮЩИЕ ЧУВСТВИТЕЛЬНОЕ МЕНЬШИНСТВО. КАК БУДТО НЕТ КРОМЕ ИЛЛЮЗИЙ НИ СВОБОДЫ, НИ УМА, НИ ВОЛИ, НИ ЕДИНСТВЕННОГО, ДОРОГОГО, — А ЕСЛИ ЕСТЬ: ЗАКРЫТО, ЗАКОЛОЧЕНО, ЗАБИТО! В ДАЛЁКОЕ БЕЗРАДОСТНОЕ ДНО СПУСТИЛИСЬ, ДНО БЕЗ КОНЦА И СВЕТА, ДЫРУ, КОТОРАЯ ОРЁТ, ДЛЯ НИХ ОНА НЕ СТРАШНА, — ОНА ИХ ЛАСКОВО ЗОВЁТ? ИМ КАЖЕТСЯ, ОНА ИХ ПРИГЛАШАЕТ… НА ОБЕД? НА ПРАЗДНЕСТВО? НА КРОВАВЫЙ ЗВАНЫЙ УЖИН? ИМ КАЖЕТСЯ, ОНИ ДАВНО В ПУТИ, — КОТОРОГО НЕ СУЩЕСТВУЕТ, — В КАРТИНЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ, В КРАСИВОЙ МУТНОТЕ ОБМАНА… ЛИЦЕМЕРЯ И МЕЛЬЧАЯ, ТОЛЬКО РОДИВШИСЬ И НЕ УСПЕВ СОЗРЕТЬ, ОНИ ПОРТЯТСЯ И ПОГИБАЮТ, ЗАГНИВАЮТ НА КОРНЮ. ИХ РЕАЛЬНОСТЬ СНАЧАЛА ПУГАЕТ, МУЧАЕТ И НЕ ДАЁТ СПОКОЙНО СПАТЬ, НО ОНИ ПОСТЕПЕННО ПРИВЫКАЮТ, ЗЛО ПРОКРАДЫВАЕТСЯ, ПОЖИРАЕТ! НИКТО ПОЧТИ ОБ ЭТОМ НЕ ДУМАЕТ, ПОНИМАНИЕ ЭТОГО НЕДОСТУПНО ПОЧТИ НИКОМУ — НО ЕСЛИ ВОЗНИКАЕТ В УМЕ КАРТИНА РЕАЛЬНОСТИ — ВСЕГДА СУЩЕСТВУЕТ ИЛЛЮЗИЯ, И ОНА СТРЕМИТСЯ СЕБЯ ПРЕДЛОЖИТЬ КАК СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ. КРАСИВАЯ КАРТИНКА ДЛЯ ТЕХ, КТО НЕ ЖИВЁТ И НЕ ДУМАЕТ; УТОПАЮЩИЙ ХВАТАЕТСЯ; ОНА УВЛЕКАЕТ КО ДНУ. ВСЁ ЭТО ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ, ПЕРЕД ГЛАЗАМИ — ИСКУССТВЕННЫЙ МИР, НАСКОЛЬКО ЖЕ ОН ЧУДОВИЩЕН, В НЁМ — БЕЗДНА, ВЕДУЩАЯ В СМЕРТЬ… И В НЕВОЗВРАТНЫЙ — СОТЫЙ — РАЗ ОНА ЗАБИРАЕТ ТЕХ… А КТО МОЖЕТ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ НЕДАЛЁКОМУ ЗАРЕВУ, ПРОНИКШЕМУ В ЭТОТ, СОВСЕМ НЕ ЧУДЕСНЫЙ, А МЕЛОЧНЫЙ И БЕСКОНЕЧНО ГУБИТЕЛЬНЫЙ МИР, — ЗАВТРАШНЕМУ АДУ ПРЕИСПОДНЕЙ?
МЫ ПРОСТО БРЁВНА, — ДУМАЕТ ОДИН ИЗ ДУХОВ, КОГДА ИХ, ВСЕХ ТРОИХ, ВЫГОНЯЮТ НА УЛИЦУ ЦЕПЬЮ. — БОГ ЗАЧЕМ СОЗДАЛ ЛЮДЕЙ? ЧТОБЫ ОНИ МУЧИЛИСЬ И ПОГИБАЛИ? ИЛИ ТО СДЕЛАЛ НЕ ОН — А ТОТ, ДРУГОЙ?.. ТО СДЕЛАЛ ТЁМНЫЙ ЧЕРВЬ — ЧТОБ НАСЛАДИТЬСЯ СТРАДАНИЕМ ЛЮДЕЙ?.. ВАМПИР, ПЬЮЩИЙ ИХ ДУШИ, ГДЕ ПРАВДА? ПОЧЕМУ ВСЕ СТАНОВЯТСЯ ЧЁРСТВЫМИ, КТО ЗА ЭТО В ОТВЕТЕ? КАК ОНИ МОГУТ ЧТО-ТО ИЗМЕНИТЬ? — ПОКА ОДИН ДУМАЕТ, КАПТЁР ПОМЫКАЕТ ТРОИХ ПО ЧЁРСТВОМУ ПЛАЦУ.
КУДА МЫ? ПОПРОБУЙ СПРОСИ — И ЦЕПЬ НЕ ДРЕМЛЕТ В РУКАХ… НАШЕГО БОГА. ВСЁ БОЛИТ… БОГ, ОН ТАКОЙ — ЗВЕЗДИТ, НАСИЛУЕТ, УБИВАЕТ. Я — УБОЖЕСТВО.
ПОСЛЕ ПЛАЦА ОНИ СЛЕДУЮТ ЗА КАПТЁРОМ БЛИЗ СТОЛОВОЙ — НАСКОЛЬКО МОЖНО ПОЧУЯТЬ ПО ЗАПАХУ, КАК МОЖНО ПОВЕРИТЬ ЧУВСТВУ ГОЛОДА, — ИХ ОСТАВИЛИ БЕЗ ЕДЫ. ДУМАЛИ, ЧТО НА ГРАЖДАНКЕ ОТЪЕЛИСЬ? — НЕТ, ВЕРНО, ОБ ЭТОМ НИЧУТЬ НЕ ДУМАЛИ.
ИДУТ ОНИ БЛИЗ ГАРАЖЕЙ. НА НИХ СМОТРЯТ ДЕМОНЫ. ИЗ ВСЕХ УГЛОВ ГАДОСТЬЮ ВЕЕТ, И… ЭТИ-ТО ГОЛОДНЫЕ, ГАДОСТИ…
- СЮДА ДАВАЙ, — ТОЛКАЕТ ВБОК МАМА. ОНИ ЗАХОДЯТ ЗА ПОСЛЕДНИЙ ГАРАЖ. ПЕРЕД НИМИ ГРУДА РЖАВЧИНЫ: ГРУДА ПРИЧУДЛИВЫХ ЖЕЛЕЗЯК.
- ЧЁ СТАЛИ?! СОБИРАЙ! — ДАЁТ МАМА ВБОК.
ПРИЗЫВНИКИ <СОБИРАЮТ>: ПРИМЕРЗАЮЩИМИ К ЖЕЛЕЗЯКАМ ПАЛЬЦАМИ НА ЛЕДЯНОМ МОРОЗЕ И ВЕТРУ ПЫТАЮТСЯ СЛОЖИТЬ СЕБЕ ЛЕЖАНКИ, НА КОТОРЫХ НЕИЗВЕСТНО КАК МОЖНО СПАТЬ. КАПТЁР ТОРОПИТ С ПОМОЩЬЮ ЦЕПИ. ПОСТЕПЕННО ЖЕЛЕЗЯКИ СКЛАДЫВАЮТСЯ В РЕШЁТКИ И УЗЛЫ — НЕСЧАСТНЫЕ ПОДОБИЯ КРОВАТЕЙ. ЖЕЛЕЗЯКИ ТО И ДЕЛО СРЫВАЮТ КОЖУ С ПАЛЬЦЕВ, НА ТЕХ ВЫСТУПИЛ ПОТ… ГОЛОВА РАЗРЫВАЕТСЯ ОТ БОЛИ… КАК НА ПОДОБНОМ СПАТЬ? НИЧЕГО НЕ ГНУЛОСЬ И НЕ ГНЁТСЯ. ЧЁРСТВОСТЬ ВЕЗДЕ. ВИДНО, МАТРАСЫ ТОЛСТЫЕ ДАДУТ. КОГДА ЖЕ ГОЛОВА ПЕРЕСТАНЕТ УБИВАТЬ?
МАМА БЬЁТ — <СБОРКА> ПРОДОЛЖАЕТСЯ, НО ГОЛОВА ГЛАДИТСЯ ИЗНУТРИ. УЛЫБКА? ЕЩЁ УДАР, ЕЩЁ ХЛЁСТЧЕ, НИКОМУ НЕ ПОЛОЖЕНО УЛЫБАТЬСЯ — НИКОМУ — КРОМЕ БОГА — ОН, ГОСПОДИН, БЬЁТ, БЬЁТ, И СУМАСШЕДШАЯ УЛЫБКА ПРЕВРАЩАЕТСЯ В КРОВЬ.
Дух поднимается с асфальта, — зачем он туда сел? Его воля, его мысль, — где??
Кто он такой, в жизни, в небытии? Он хотел идти в болото, но и так в болоте! Зачем ему подтверждение? Он кто, формалист? В кого он превратился?.. Ему нужно домой, чтобы лечь, чтобы забыть обо всём этом. Чтобы не быть формалистом. Чтобы вспомнить, кем он хотел быть.
Его поход куда-то опять заканчивается походом в никуда. Он доходит до подъезда дома и останавливается, не делая и шаг в дом. Почему? Что ему это подсказало? Кто подсказал? Он проходит мимо подъезда, мимо других подъездов. Сколько их, одинаковых! Как я могу в таком жить? В таком остальные живут, и ничего. Как они приспособились? Почему приспособились? Как приспособить жилище для человека?
Дождь поутих, выглядывает солнце, а он проходит близко с красочным магазином. Из него вылазит компания женщин с покупками, с сумками.
- Я себе прикупила наконец…
- Для мужа, не для себя…
- Хотя там дешевле было…
До него долетают фразы… абсурда?.. бытия? У всех свои заботы. — А у него теперь их нет!
На углу у магазина — лоток с музыкой. Кассеты — он подходит посмотреть кассеты. Раньше он их слушал — когда был молодым.
Музыку продаёт метал. Металлист. В косухе, с длинными волосами. Он раньше как он был с длинными, — помнит?.. Помнит мутно, индифферентно, его память будто заложена тяжёлыми тюками, которые необходимо разгрести. До уборки не доходит дело. И даже она не теплится.
- Что интересует? — спрашивает метал.
- Да я сам посмотрю, — отвечает он, смотря.
Метал пожимает плечами: мол, дело твоё, старик. А он замечает меж разной попсой несколько кассет со знакомыми логотипами. Ту музыку, которая пробудила его… впрочем, это было в другой жизни.
- А Morbid Angel новый?
- Угу, последний! — оживляется метал и сообщает цену.
Но покупатель не может купить.
- Что, дорого? — вникает метал. — Могу цену сбавить на эту кассету.
- У меня всё равно нет…
Метал качает головой: ну, как же так, старик!
- Я из армии, — говорит он.
- Да ладно, бери так, — разрешает метал, достаёт из лотка кассету, протягивает ему. Неожиданно. Он берёт.
- Приходи ещё, — говорит метал…
Он идёт домой не так обыкновенно; если есть чёрное, то обязательно будет белое, в человеке белого не много. Быть может, забыть обо всём том, что его придавило, посмотрев на вещи новым взглядом?
ГУБА УЖЕ НЕ КРОВОТОЧИТ, ПОЧТИ ЗАЖИЛА НА ЛЕДЯНОМ ВЕТРУ. А МАТРАСОВ НЕ ДАЮТ: НИ ТОЛСТЫХ, НИКАКИХ. ЗАМЕСТО ИХ ДАЮТ, ТОЧНЕЕ, ШВЫРЯЮТ В НИХ ОКОСТЕНЕВШИМ БЕЛЬЁМ. ОДЕЯЛАМИ ВПРИДАЧУ. ПРИЗЫВНИКАМ ПРИХОДИТСЯ ИХ ВЫТЯГИВАТЬ И ЛОМАТЬ — ОНИ СЛОЖЕНЫ КАК ГАРМОШКИ.
ЧТО ЗА БЕЛЬЁ, ЧЕМ ЕГО СТИРАЮТ, КЛЕЕМ, ЛАКОМ? — ПЫТАЮТСЯ РАСПРАВИТЬ СКАТЫВАЮЩИЕСЯ НАЗАД, В ГАРМОШКИ, ОБРАЗЦЫ ЧЁРСТВОЙ МАТЕРИИ, КОТОРЫМИ НАДО ЗАСТИЛАТЬ, ПРИЗЫВНИКИ.
- НОВЕНЬКИЕ, К СТАРИКАМ! — КРИЧИТ У ТУМБОЧКИ ПРОСНУВШИЙСЯ СОЛДАТ.
- МЫ КРОВАТИ ЗАПРАВЛЯЕМ, — ВЯЛО ОТВЕТСТВУЕТ ВЫСОКИЙ ПРИЗЫВНИК.
- ВЫ ЧЁ!.. — СРЫВАЕТСЯ СОЛДАТ. — ГОВОРЯТ: БЫСТРЕЙ! ВАС СТАРИКИ, ВЫ ЧЁ?!
А КТО ТАКИЕ, ЭТИ <СТАРИКИ>? ВСЕВЫШНИЕ БОГИ?
ПРИЗЫВНИКАМ ПРИХОДИТСЯ БРОСИТЬ ВСЁ И БЕЖАТЬ К ДЕДАМ. ПОКА ИХ ВЫТАЛКИВАЮТ ИЗ РАСПОЛОЖЕНИЯ РОТЫ, ГДЕ ОНИ <ЗАПРАВЛЯЛИ> КРОВАТИ, ВЫСОКИЙ ДУМАЕТ: МЫ, КАЖЕТСЯ, ПОПАЛИ В ЖЕРНОВА МЯСОРУБКИ… — НЕТ, ВМЕСТО МЯСА У НАС ДУША. ПОКОЯ УЖ НАМ ТОЧНО НЕ ДАДУТ — ДЕМОНЫ, ПРИЗРАКИ ИЗ ПЛОТИ, ИЗ ПАДШЕЙ ПЛОТИ… И ЭТИ СТЕНЫ, И ДУШНО, И ГОЛОД-ХОЛОД — ДАЖЕ НЕ ФИЗИЧЕСКИЙ, А…
ИХ ВТАЛКИВАЮТ В ДВЕРЬ, В КОНЦЕ ДЛИННОГО КОРИДОРА КАЗАРМЫ. ЗНАКОМАЯ ДВЕРЬ. ЗЛАЯ. ТАК И НОРОВИТ ИХ ЗАКРЫТЬ. ЗАКАБАЛИТЬ.
ВСЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО В КАБИНЕТЕ РОТНОГО КОМАНДИРА. НО ЕГО НЕТ: НОЧЬ, И ОН УЖЕ, ВЕРНО, ГДЕ-ТО ДОМА, В ТЕПЛЕ, БУДЕТ СПАТЬ. ВМЕСТО НЕГО ЗА СТОЛОМ В КАБИНЕТЕ ДЕД. И ДЕД ГЛЯДИТ НА ДУХОВ НЕОБЫЧАЙНО РАЗБУХШИМИ ЗРАЧКАМИ. ОБКУРИЛСЯ? ВИДНО, ДА. — А НА ЛИЦЕ ДЕДА УЛЫБКА. И ЕГО НЕОЖИДАННО ДРУЖЕСКИЙ ГОЛОС:
- НЕ БОЙТЕСЬ, ПАЦАНЫ, ЗАХОДИТЕ, ГОСТЕМ БУДЕТЕ!
ДЕД МАНЕРНЫЙ. ЗАШЛИ УЖЕ. ЧТО-ТО В НЁМ. ПОДВОХ.
- А-ХА-А-ХА, — ЗНАКОМЫЙ СМЕХ. ЗНАКОМЫЙ ПО ЛЕДЯНОМУ ДУШУ.
ВМЕСТЕ С ГЛАВНЫМ — ИЛИ ЭТО ТАК ТОЛЬКО ПОКАЗАЛОСЬ — ДЕДОМ В КАБИНЕТЕ ЗА СТОЛОМ ЕЩЁ ТРОЕ. ПО ПРАВУЮ РУКУ ОТ НАВЕРНО ГЛАВНОГО — ОГРОМНЫЙ И НЕПОДВИЖНЫЙ. ПО ЛЕВУЮ — ПАРА МЕЛЕНЬКИХ И ПЕРЕКОШЕННЫХ. ВСЕ СИДЯТ НА СТУЛЬЯХ; ДЕД ГЛАВНЫЙ ГЛЯДИТ ВОПРОСИТЕЛЬНО, НЕПОДВИЖНЫЙ УГРЮМ, ПАРА ДРУГИХ ПОСМЕИВАЕТСЯ, ГЛЯДЯ НА ВОШЕДШИХ.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ВОШЕДШИХ, НЕЗАМЕТНЫЙ, РЕШАЕТ ЗАКРЫТЬ ДВЕРЬ — НЕ СРАЗУ, НАВЕРНО, ЧЕРЕЗ ПОЛМИНУТЫ ПОСЛЕ ВХОДА.
- НИЧАВО, МОЖЕТЕ НЕ ЗАКРЫВАТЬ, РОТА СПИТ КРЕПКО, — НАСМЕШЛИВО И ДАЖЕ УСПОКАИВАЮЩЕ СООБЩАЕТ ГЛАВНЫЙ ДЕД. ДВОЕ МЕЛЕНЬКИХ ЗАБАВЛЯЮТСЯ; ХОХОТУНЫ.
- ЧЁ-ТО ОНИ ПОЗДНОВАТО, А БАТЬ? — ГОВОРИТ И НЕПОДВИЖНЫЙ; УГРЮМЫЙ.
- АГА, ЦАПА, ПОЗДНО, — СОГЛАСЕН ГЛАВНЫЙ, ПОЖАВ ПЛЕЧАМИ. ТУТ СТАНОВЯТСЯ ЗАМЕТНЫ ЕГО ПОЛОСКИ, — КТО ОН, СЕРЖАНТ?
- НУ ЧЁ, ПАЦАНЫ, КАК ВАМ У НАС? — МИГАЕТ ГЛАЗОМ БАТЯ И ПРИКУРИВАЕТ СИГАРЕТУ.
НАЧАЛЬНИК НАД ДЕДАМИ, ГЛАВНЫЙ ДЕД, БАТЯ — А ДЛЯ НИХ НАСТОЯЩИЙ КОШМАР. БОГ — ВОТ КТО БАТЯ — ДЛЯ НИХ, ДУХОВ БЕЗ ПРАВ.
ДУХИ МОЛЧАТ. ЧТО ГОВОРИТЬ? СТРАШНО. ЧТО ЗА ПОДВОХ?
- ЭЙ, Я С ВАМИ ГОВОРЮ, ИЛИ ГДЕ! — БАСИТ, А НЕ ВОПРОС МУЧИТ БАТЯ. РАЗВЕРЗАЕТСЯ, О ТЁМНАЯ ДЫРА, БЕЗДНА — И ЗАБИРАЕТ ДУХОВ. В ЭТОТ МОМЕНТ ОНИ ЗАГЛЯДЫВАЮТ ВО ТЬМУ… — РАЗВЕ ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ТАК ОРАТЬ??
МЕЛЕНЬКИЕ ЗАБАВЛЯЮТСЯ, ЗАХОДЯТСЯ, ХИХИКАЮТ. ЦАПА, НЕПОДВИЖНЫЙ, ОГРОМНЫЙ, УГРЮМ, КАК И ДО. А НА ТРОИХ ЛИЦАХ НОВЕНЬКИХ БЛЕДНОСТЬ — И РАСТЕРЯННОСТЬ — И НЕВОЗМОЖНОСТЬ НАХОДИТЬСЯ ЗДЕСЬ — РЯДОМ С ДЕМОНАМИ — В ТЁМНОМ МИРЕ, В КОШМАРНОМ НЕУНЫВАЮЩЕМ НЕБЫТИИ.
Музыка — из колонок, на кассете написано: domination; он сидит, слушает, всё очень просто, но он не слышит. Он ничего не слышит. Не пойму я ничего. Что играют? Пузыри заместо вокала. Музыка издалека. И domination. А мне армейский надоел domination! — и вот бывший солдат выключает шарманку и барахтается в мыслях, чувствах, неочевидных, неоднозначных, странных-престранных…
А когда-то он любил музыку! Она была его, только его. Никто не любил её сильнее, не понимал её глубже.
Не то, чтобы ему не нравится музыка эта — ему, может быть, понравится, но он не сможет принять её в себя, пока закрыто его нутро, пока выколоты его глаза, выбиты зубы, проткнуты уши, отрезаны части тела и души… лишь малая толика звука, и искажённого звука.
Звонят. У него домашний телефон; он снимает трубку:
- Алё. Кто?
- Привет, как поживаешь? — кто-то с противоположного конца.
- Ещё не умер. А это кто?
- Это я. Ты чего, меня не помнишь?
Помнит… что он помнит? Кого, старых друзей? Наверно, какой-то старый друг. А может, он сам в каком-то особом роде. Как в театре, как в детстве…
- Допустим, — говорит он. — Что хотел?
- Да так, узнать как дела.
- Уже узнал. Ещё что?
- Слушай, у тебя денег занять можно? — крылатая фраза… заговорщика.
- Нет, — отвечает он.
- Да ладно, мне немного, — приятным голосом уговаривает заговорщик. — Отдам с зарплаты! — прибавляет жёстким голосом. — Я знаю, у тебя есть. Дай, а, до зарплаты?
- Нет.
- Ну чего ты говнишься, а? Я же тебя по-хорошему спрашиваю. Ну, как хочешь. Попросишь сам чего…
Друзья кладут трубки. Друзья — так это называется. Уже вечер, и родители опять пришли, и снова ругаются. Потом — ближе к ночи — появляется сестра, которая приводит с собой подругу. Он, выплывший из своей комнаты, сталкивается с ней в коридоре. Она зашла позвонить от сестры, но, увидев его, застывает с трубкой у уха и пальцем на циферблате. Нет, она его не пугается, она словно поражена мужчиной, вероятно, таким, который существует в её мечте. И вот он появляется в реальности. Кому она звонит? Она звонит своему парню, которого не любит, и он что-то говорит ей по телефону, а она не слышит. Она смотрит на парня своей мечты — мрачного и неприступного, а тот, будто не замечая её, проходит по коридору на кухню. Больше они не увидятся: почему-то он это знает и почему-то так легко упускает шанс. Легко ли? Да, в сравнении с тем, что с ним происходит, легко.
Она уходит, позвонив и не поговорив со своим молодым человеком, домой.
- ХОРОШО, — ВЫСТУПАЕТ ВПЕРЁД НЕЗАМЕТНЫЙ. — ЛУЧШЕ, ЧЕМ ДОМА.
- ВОТ! ЭТО НАШ ЧЕЛОВЕК, — И МАНЕРНО ВЫСТУПАЕТ ЗА СТОЛОМ БАТЯ.
ДУРАК, — СОМНЕВАЕТСЯ ВЫСОКИЙ, ПРИЗВАННЫЙ. А БАТЯ ВСТАЁТ ИЗ-ЗА СТОЛА, ОГИБАЕТ ЕГО, ДЕРЖА СИГАРЕТУ ВО РТУ, РУКИ В КАРМАНАХ, ПРЕДСТАЁТ В ПОЛНЫЙ РОСТ ПЕРЕД ДУХАМИ. НЕСКОЛЬКО ПАРСЕКОВ ТИШИНЫ… И ТОТ ЖЕ СМЕХ, ДОНОСЯЩИЙСЯ ОТ ДВОИХ, ШУТОВ. БАТЯ, ПРИЩУРИВШИСЬ, ГЛЯДИТ В ЛИЦО ДУХА. ТОТ ОТКРЫВАЕТ РОТ, ОТ НЕОЖИДАННОСТИ НЕВЫДЕРЖИВАЯ. БАТЯ КЛАДЁТ ЕМУ РУКУ НА ПЛЕЧО, И ДОВЕРИТЕЛЬНО ШЕПЧЕТ:
- ТЫ БУДЕШЬ КОМАНДИРОМ.
- Я? — УДИВЛЯЕТСЯ ДУХ.
- ТЫ, — ПОВТОРЯЕТ ДЕД. — ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?
- А… ДА.
НА ЛИЦО ДЕДА НАПЛЫВАЕТ УЛЫБКА — НЕДОБРАЯ, ПРОГРЕССИРУЮЩАЯ. ПРИЗРАК УБИРАЕТ РУКУ С ПЛЕЧА ДУХА, ОБОРАЧИВАЕТСЯ — ТАМ ДВОЕ ШУТОВ, ГОГОЧУТ, ЗАЛИВАЮТСЯ — И БАТЯ ВОЗВРАЩАЕТ ВЗГЛЯД НА ДУХА. У ДУХА СЛЮНА ИЗО РТА… ОН БУДТО ВЕСЬ СЪЁЖИВАЕТСЯ И У НЕГО ПРИПАДОК.
- ТАК ТОЧНО! — БАСИТ БАТЯ — И БЬЁТ ДУХА КУЛАЧИЩЕМ В ПЛЕЧО. ДУХ ЖЕ ПАДАЕТ, НЕ УДЕРЖАВШИСЬ НА ДРОЖАЩИХ НОГАХ. ШУТЫ, КАК ВОДИТСЯ, ЗАЛИВАЮТСЯ. БАТЯ ПОВЕРТАЕТ БАШНЮ — ТАМ СИДИТ ОГРОМНЫЙ ИСТУКАН — И:
- Я ПРАВИЛЬНО ГОВОРЮ, ЦАПА?
ЦАПА МОЛЧИТ; НЕ СЛЫШИТ — БАТЯ РЕЗКО СРЫВАЕТСЯ С МЕСТА — ХВАТАЕТ ЦАПУ ЗА ГРУДКИ; ИСТУКАН ЧУТЬ НЕ ОПРОКИДЫВАЕТСЯ СО СТУЛА:
- УПАДУ!
- Я ПРАВИЛЬНО ГОВОРЮ?
- ДА. ЧЁ?
БАТЯ БРОСАЕТ ЦАПУ — СИДЕТЬ ЗА СТОЛОМ, НА СТУЛЕ, НА ЗЕМЛЕ; САМ ЖЕ ПОДВАЛИВАЕТ К ДУХУ ВНОВЬ, И ТОТ СТОИТ НА НОВЫХ НОГАХ, И БАТЯ ЕМУ:
- ЧЁ?
- ТАК ТОЧНО, — РАПОРТУЕТ ДУХ КАК ПРАВИЛЬНО. БАТЯ ИДЁТ КО СТОЛУ. САДИТСЯ. ЗАКИДЫВАЕТ НОГИ НА СТОЛ, КРЕСТ-НАКРЕСТ. БЫЧКУЕТ ОКУРОК. СМОТРИТ НА ИГРАЮЩИХ ШУТОВ.
- ЖЕЛТОРОТОВЫ, ВНИМАНИЕ НА МЕНЯ, — ПРОИЗНОСИТ, ВОЕННЫЙ ДИКТОР.
ОНИ ЗАТИХАЮТ. БАТЯ К ОГРОМНОМУ:
- ЦАПА, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
ЦАПА СМОТРИТ НА ГЛАВНОГО, НЕ МОРГАЯ.
- ЦАПА, Я С ТОБОЙ ГОВОРЮ, ИЛИ ГДЕ?
ШУТЫ В ИССТУПЛЕНИИ; ТУТ ЖЕ СМОЛКАЮТ — БАТЯ ДЕЛАЕТ ИМ ЗНАК РУКОЙ. ЦАПА:
- ЧЁ?
ЖЕЛТОРОТОВЫ СДАВЛЕННО ХОХОЧАТ. ТУТ ЖЕ СМОЛКАЮТ — БАТЯ ВТЫКАЕТ ВЗГЛЯД В ДУХОВ. И СОСРЕДОТАЧИВАЕТ ЕГО. И ГРЕМИТ:
- ЗАДАНИЕ НОМЕР ОДИН! ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ НА ЭТОМ СТОЛЕ БУДЕТ ЛЕЖАТЬ БЛОК ДОРОГИХ СИГАРЕТ… И, — БАТЯ ДЕЛАЕТ ПАУЗУ, ЕГО РАСШИРЕННЫЕ ЗРАЧКИ СВЕРЛЯТ ДУХОВ, ЕДЯТ. — И ПРАЗДНИЧНЫЙ ТОРТ, — ЗАКАНЧИВАЕТ ОН ДРУЖЕЛЮБНО.
ШУТЫ ЗАХОДЯТСЯ. БАТЯ СОСТРАИВАЕТ МИНУ. ЦАПА НЕПОДВИЖЕН.
НА ДУХАХ — ТОЛЬКО НА НИХ — НЕТ ЛИЦА.
- ШАГОМ МАРШ!!! — БЬЁТ ИХ ПО ГОЛОВЕ…
Дома вагон да тачка важных, нужных книг. Он хочет заглянуть в них, даже их читать, но не может заставить себя это сделать. Он вместо этого включает телевизор. По первой программе реклама. По второй тоже. И по третьей… Он выключает ящик и лежит на кровати, уставившись в одну точку на потолке. Что делать? К чему стремиться? Куда идти? — падают изнутри вопросы, будто камни, тянущие в бездну.
Почему всё так плохо? Почему я не могу отдохнуть? — он плачет, и слёзы капают с его щёк на грязную подушку. — Кому есть дело до меня? До таких, как мы?! Мы на хрен никому не нужны…
Он снова включает ящик. О чудо! Он попадает на ток-шоу, где весёлые пухлые лица домохозяек вещают о своих домашних хлопотах. Он переключает. Теперь он смотрит новости, но разве это новости? Бессмысленная трата сил. Убийство времени. Сумасшедший дом. Он выключает телевизор навечно.
Что происходит? Где я? Почему всё непонятно? Болтовня, идиотизм… это и есть жизнь? Тупые лица… почему они правят миром? Какой во всём этом смысл??
На вкус они горькие и солёные. Коррелируют с его бытием. Слёзы безысходности. Они проглатываются, как сама жизнь, и теряются в небытии.
Сколько ещё он протянет? Уже месяц прошёл после армии. Но ничто не ушло. Всё внутри. Ничто не забыть! А будущее туманно, и, вот как в момент, он часто в него не верит. Он — раздавленный и слепой в тумане. Ничего не видит, куда-то идёт в своих мыслях, но так никуда и не приходит… Впрочем, его самого достаёт одна идея, от которой он пытался уйти, она его преследовала, он пытался бороться, она стала навязчивой. И говорит ему: <сделай суицид>.
Где моя внутренняя суть? Почему она дремлет? Я хочу умереть. И мечтаю об этом. Но тут же не хочу. И борюсь сам с собой. Или с кем-то в себе? С кем? Почему я раздваиваюсь? Почему я не могу побороть это? И никак не выйду из собственной тюрьмы…
Табурет. Это высшая мера. И человек. Он пытается встать, но совершенно не может подняться, будто прикован к кровати. Да и хочет ли он встать, если правда? У него нет такого желания. Видимо, у него ничего не осталось, кроме того, что вечно. И ему совсем не хочется жить. К чему ему такая жизнь? Лучше умереть: поднимая мешковое тело, он наконец-то берёт верёвку, привязывает её к люстре, суёт в петлю голову.
До сих пор он ничего не написал. Потому что не мог. У него не было для этого сил. Хотя бы одну фразу. Для сил… для духа. А написал бы он вот: <Все они представляли из себя сгустки тёмной материи. Все, за исключением одного. Но он не давал свой свет им, чтобы они его не пожрали>.
- У КОГО ЕСТЬ ДЕНЬГИ?! — КРИЧИТ ГЛАВНЫЙ.
И ВЫСОКИЙ, И РАНЕНЫЙ ПОЖИМАЮТ ПЛЕЧАМИ: ОНИ ВСЁ ОТДАЛИ КАПТЁРУ. ТРОЕ ЗАБРОШЕННЫХ ДУХОВ СТОЯТ НА ПЛАЦУ, ПОД БУШУЮЩЕЙ МЕТЕЛЬЮ. ЕЛЕ ТОТ, НЕЗАМЕТНЫЙ ВНАЧАЛЕ ДУХ, А ТЕПЕРЬ ВЫЛЕЗШИЙ ВПЕРЕДИ ВСЕХ, УЗНАЛ У СОЛДАТА У ТУМБОЧКИ, ГДЕ НАХОДИТСЯ БЛИЖАЙШАЯ ПАЛАТКА С ПРОДУКТАМИ, КАК КРИЧИТ, ОБЪЯВЛЯЕТ ДВОИМ.
- БЫСТРЕЙ! БЫСТРЕЙ! НАДО БЫСТРЕЙ! ВЫ СЛЫШИТЕ?! — ОРЁТ, ПУСКАЯ ПЕНУ ИЗО РТА, ГЛАВНЫЙ ДУХ. ЕГО ТРЯСЁТ. ЕМУ ОТЧИТЫВАТЬСЯ ПЕРЕД ГЛАВНЫМ ДЕДОМ.
И ОН СНИМАЕТ КИРЗАЧ, РАЗМАТЫВАЕТ ПОРТЯНКУ — СКОРОПОСТИЖНЫМИ ДВИЖЕНИЯМИ НЕЛОВКИХ ПАЛОЧЕК… ОН НЕ УСПЕВАЕТ ВЫХВАТИТЬ ОТТУДА ВЫЛЕТЕВШИЕ КУПЮРЫ — ОНИ СХВАЧЕНЫ ПРИЗРАКОМ, УПРАВЛЯЮЩИМ СНЕЖНЫМ ВЕТРОМ!
- ДЕРЖИТЕ! ДЕРЖИТЕ! Я КОМУ ГОВОРЮ?! Я КОМАНДИР! — ОРЁТ ДУХ, БОРЯСЬ С ВЕТРОМ.
ЧЕРЕЗ НЕГО ПУСКАЮТ ВЫСОКОВОЛЬТНЫЕ РАЗРЯДЫ, — ВЫСОКИЙ ПОДХВАТЫВАЕТ ЛЕТАЮЩИЕ БУМАЖКИ. С НИМ РЯДОМ ПОДХВАТЫВАЕТ ИХ РАНЕНЫЙ. ОНИ УЖЕ СЛЫШАТ:
- БЕГИТЕ В ПАЛАТКУ! БЫСТРЕЙ! БЫСТРЕЙ! Я КОМУ ГОВОРЮ?! ОСТАЛОСЬ ПЯТЬ МИНУТ!! — КИДАЕТСЯ ГЛАВНЫЙ НА ДВОИХ ПОДЧИНЁННЫХ ТРЯСУЩИМСЯ ТЕЛОМ. ЕГО ПОДХВАЧЕННАЯ ВЕТРОМ ПОРТЯНКА ДОСТАЁТСЯ СНЕЖНОМУ ДЕМОНУ; НО ОН ЭТОГО НЕ ЗАМЕЧАЕТ; ОН САМ ПРЕВРАТИВШИЙСЯ ДЕМОН, — ОН НЕСЁТСЯ ПО СНЕГУ В ОДНОМ САПОГЕ И БОСОЙ НА ДРУГУЮ НОГУ; ОН ДОГОНЯЕТ БЕГУЩИХ ВПЕРЕДИ, ВЫКРИКИВАЯ ОДНИ И ТЕ ЖЕ ФРАЗЫ. И ВОТ ОНИ ДОБИРАЮТСЯ ДО ЗАБОРА ЗА ГАРАЖАМИ. МЕТЕЛЬ ЖАЛИТ В ОТКРЫТЫЕ МЕСТА: В ЛИЦО, В РУКИ, И ЗАЛЕЗАЕТ В ШИРИНКУ — ЧЁРТОВЫ ПУГОВИЦЫ, ЧЁРТОВА ФОРМА, ВСЁ ВВЕРХ ДНОМ! ВСЁ СПЕЦИАЛЬНО: КОГДА ХОЛОД — ЗНАЧИТ, БУДЕТ ПЫТКА, КОГДА ТЕМНО — БЫСТРЕЙ, ИЩИ! ОНИ ЕЩЁ НЕ ЗНАЮТ О ДЫРЕ В ЗАБОРЕ, СВИЩЕТ ВИХРЬ, НИКТО ИМ О ДЫРЕ НЕ СКАЗАЛ, ОНИ РАЗДИРАЮТ РУКИ О КОЛЮЧУЮ ПРОВОЛОКУ — ТЕМНО, СВИЩЕТ В ЛИЦО И СДИРАЕТ КАК БУДТО БЫ КОЖУ ЛЕДЯНОЙ ДРАКОН, ИЛИ ДЕМОН, КАК ЕГО ТАМ, — ОНИ ЛЕЗУТ ЧЕРЕЗ ЗАБОР, СДИРАЮТ В КРОВЬ РУКИ, ПАЧКАЮТ ИХ В МАЗУТЕ, ПЕРЕБИРАЮТСЯ ЗА ЗАБОР.
- БЫСТРЕЙ! БЫСТРЕЙ! — ИСТЕРИЧНО ОРЁТ ВСЛЕД ГЛАВНЫЙ.
- ПО-МОЕМУ, ОН ТОГО, — БРОСАЕТ НА БЕГУ ДУХ.
С НИМ БЕГУЩИЙ НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ СКАЗАТЬ, НИ ВОЗРАЗИТЬ, НИ СОГЛАСИТЬСЯ. ОН СОВЕРШЕННО ВСЁ ПОНЯЛ ОБ АРМИИ. ЕГО РУКИ ЗАЖИВУТ, ПОТОМ ОПЯТЬ… МОЖЕТ БЫТЬ, ОПЯТЬ ГУБА… НО ОН НЕ ОБ ЭТОМ ВСЁ ПОНЯЛ. ОН — ЛИШЬ СМЕРТНИК, БЕГУЩИЙ ПО МРАЧНОЙ, СЪЕДАЮЩЕЙ ДУХА УЛИЦЕ — СМЕРТНИК, БЕГУЩИЙ НА СОБСТВЕННУЮ КАЗНЬ.
ОНИ ПОКУПАЮТ ПОДАРКИ И НЕСУТСЯ ОБРАТНО В ЧАСТЬ. В ТЕМНЕЙШУЮ ИЗ ВСЕХ ЧАСТЕЙ. ИХ ВСТРЕЧАЕТ ТРЯСУЩИЙСЯ ГЛАВНЫЙ. ОН ОРЁТ ИМ ЧТО-ТО О ДЕНЬГАХ, О ТОМ, ЧТО ОНИ ДОЛЖНЫ ИХ ОТДАТЬ. ОН ЗАТАЛКИВАЕТ ИХ В КАЗАРМУ. — ЛУЧШЕ БЫ ЖИТЬ И УМЕРЕТЬ НА СНЕГУ И МОРОЗЕ, — ОНИ ОТКРЫВАЮТ ДВЕРЬ КАБИНЕТА.
ЗА СТОЛОМ СИДИТ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ, БАТЯ. ПО ЛЕВУЮ И ПРАВУЮ РУКУ ОТ НЕГО — ПОСОБНИКИ, ПРЕСТУПНИКИ, УБИЙЦЫ ДУХОВ. БУДУТ МУЧИТЬ, БУДУТ УБИВАТЬ, — ВЫСОКИЙ И РАНЕНЫЙ ОСТАЮТСЯ У ДВЕРИ. ВЫЛЕЗШИЙ, ЗАХВАТИВШИЙ ПОДАРКИ, ПОДНОСИТ ИХ ГЛАВНОМУ ДЕДУ, СЛОВНО ЖРЕЦ ЖЕРТВУ — СИГАРЕТЫ И ТОРТ, НИЧЕГО НЕ ГОВОРЯ… БАТЯ СИДИТ И МОЛЧИТ, ОН, КРОВОЖАДНЫЙ МОНСТР, ДАЁТ ПОНЯТЬ: ЖЕРТВЫ БУДУТ ПОЗЖЕ, ПОДАРКИ — ЭТО НЕ ОТКУП. ОН ИЗГИБАЕТ БРОВИ, ТЕ СТАНОВЯТСЯ ТРЕУГОЛЬНЫМИ ГРАНЯМИ, ЕГО ЛИЦО ПОВОРАЧИВАЕТСЯ К ШУТАМ: И ТЕ ГОГОЧАТ. И БАТЯ СМОТРИТ РАЗБУХШИМИ НА ВЕСЬ МИР ЗРАЧКАМИ, СЪЕДАЕТ ДУХОВ, И БАСИТ:
- ТОВАРИЩ СТАРШИЙ СЕРЖАНТ, ПО ВАШЕМУ ПРИКАЗАНИЮ, ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО! — И, МЕТНУВ ВЗГЛЯД НА НЕПОДВИЖНУЮ ФИГУРУ ПО ПРАВУЮ РУКУ, ДОБАВЛЯЕТ: — ДА, ЦАПА?
- ЧЁ?
БАТЯ БЫЧКУЕТ ОКУРОК. ВЫПУСКАЕТ ИЗО РТА ПОСЛЕДНЕЕ КОЛЬЦО ДЫМА. СКЛАДЫВАЕТ ГУБЫ ТРУБОЙ И, СЛОВНО ВОСПИТАТЕЛЬ ДЕТСКОГО САДА, ЧИТАЕТ ПО СЛОГАМ:
- ТО-ВА-РИЩ СТАР-ШИЙ СЕР-ЖАНТ… — В ЭТО ВРЕМЯ ШУТЫ ЗАЛИВАЮТСЯ ХОХОТОМ. — Я ПРАВИЛЬНО ГОВОРЮ, ЦАПА?
- НУ, СПРАШИВАЕШЬ! КОГДА ТЫ ГОВОРИЛ НЕ ПРАВИЛЬНО?! — ТАРАХТИТ ЦАПА.
- МОЛОДЕЦ, ЦАПА, — СОСТРАИВАЕТ УЛЫБКУ БАТЯ. — НУ? — И КЛАДЁТ БРОВИ НА ДУХА.
ДУХ РАПОРТУЕТ…
- МОЛОДЕЦ! — И БАТЯ ЕГО ОТПУСКАЕТ, ПРИНЯВ ПОДАРКИ. И ОТКРЫВАЕТ ТОРТ, ДОСТАЁТ НОЖ, ОТРЕЗАЕТ СЕБЕ КУС, УБИРАЕТ КОРОБКУ В СТОЛ, ОТКУСЫВАЕТ ОТ КУСА И ЧЕРЕЗ ПОЛНЫЙ РОТ ВЫДАВЛИВАЕТ:
- ТЫ КУРИШЬ?
- ТАК ТОЧНО, — РАПОРТУЕТ ДУХ.
- ТЫ МОЖЕШЬ ГОВОРИТЬ: ДА. Я ПРАВИЛЬНО ГОВОРЮ, ЦАПА?
НО ГОЛОВА ЦАПЫ УЖЕ УТКНУЛАСЬ ПОДБОРОДКОМ В ГРУДЬ И УЖЕ СЛЫШЕН ХРАП. БАТЯ БРОСАЕТ КУС ТОРТА В УРНУ ПОД СТОЛОМ, ВСКАКИВАЕТ, ПОДПРЫГИВАЕТ К ДВУМ ИГРУНАМ, ВЫХВАТЫВАЕТ У ОДНОГО ИЗ НИХ ДЫМЯЩУЮСЯ СИГАРЕТУ И КИДАЕТСЯ С НЕЙ К ЦАПЕ. ОН ОСТОРОЖНО ВСТАВЛЯЕТ ЕЁ МЕЖ ГУБ ИСТУКАНА И ОТХОДИТ КО СТОЛУ. ДЫМ ОКУТЫВАЕТ ГОЛОВУ ЦАПЫ, ПОПАДАЕТ В НОЗДРИ, И ЦАПА ЗАКАШЛИВАЕТСЯ ВО СНЕ, НО ТАК И НЕ ОТКРЫВАЕТ ГЛАЗ. ДЕДЫ СЛЕВА ЗАХОДЯТСЯ ГАДКИМ СМЕХОМ, А БАТЯ САДИТСЯ НА КРАЙ СТОЛА И ВСКРЫВАЕТ ПОДНЕСЁННЫЙ БЛОК СИГАРЕТ. ОН ЗАКУРИВАЕТ И ДАЁТ ЗАКУРИТЬ ПРОДАВШЕМУСЯ ДУХУ. ОН ШЕПЧЕТ НА УХО ТОМУ НЕСЛЫШНО ЧТО, ПОХЛОПЫВАЕТ ЕГО ПО ПЛЕЧУ, А ТОТ ВСЁ ВРЕМЯ ТРЯСЁТ СВОЕЙ ТОНКОЙ ШЕЙКОЙ ПЕРЕД ЛИЦОМ ТО ЛИ НАЧАЛЬНИКА, ТО ЛИ БОГА.
ДРУГИЕ ДУХИ СТОЯТ У ДВЕРИ, КАК СТОЯЛИ. ШУТЫ ОТВЕШИВАЮТ ДРУГ ДРУГУ ПОДЗАТЫЛЬНИКИ. ЦАПА ПРОДОЛЖАЕТ СПАТЬ И ТО И ДЕЛО ЗАКАШЛИВАТЬСЯ ДЫМОМ ТЛЕЮЩЕЙ СИГАРЕТЫ, ПОКА ОНА НЕ ДОТЛЕВАЕТ ДО БЫЧКА И НЕ ОБЖИГАЕТ ЕМУ ГУБЫ. ТОЛЬКО ТУТ ЦАПА ОТКРЫВАЕТ ГЛАЗА, ВЫПЛЁВЫВАЕТ БЫЧОК НА ПОЛ И СМОТРИТ НА НЕГО В НЕДОУМЕНИИ.
НАКОНЕЦ БАТЯ ОБРАЩАЕТ ВЗГЛЯД БЕЗУМИЯ К ЗАСТЫВШИМ ПРИЗЫВНИКАМ У ДВЕРИ:
- ВЫ БУДЕТЕ СЛУШАТЬСЯ ВОТ ЕГО, — И ТЫЧЕТ ПРОДАВШЕГОСЯ ПО ПЛЕЧУ. — ВЫ МЕНЯ ПОНЯЛИ?
- ТАК ТОЧНО.
И СНОВА БАТЯ ЧТО-ТО ШЕПЧЕТ НА УХО ТОМУ. ПОТОМ ЗАМОЛКАЕТ И СМОТРИТ НА НЕГО В ОЖИДАНИИ.
ДУХ ГЛАВНЫЙ ВОЗВОДИТ ИСПУГАННЫЕ ПУГОВКИ НА ДВОИХ ЗАСТЫВШИХ. КОЛЕБЛЕТСЯ И ОБЪЯВЛЯЕТ:
- СЛУШАЙ МОЮ КОМАНДУ! СЕЙЧАС БЕЖИТЕ…
НО ЕГО ОДЁРГИВАЕТ БАТЯ:
- ТЫ ГОВОРИШЬ НЕ ПРАВИЛЬНО, — И ШЕПЧЕТ ЕМУ НА УХО…
ТОТ СЛУШАЕТ. КИВАЕТ. И ПОВЕРТАЕТ ОСТЕКЛЕНЕВШИЕ ПУГОВИЦЫ НА ДВОИХ ПРИЗЫВНИКОВ:
- ЗАДАНИЕ НОМЕР ДВА, — СКРЕЖЕЩЕТ ОН КРИВЫМ ГОЛОСКОМ. — БУТЫЛКА КОНЬЯКА И ШАМПАНСКОЕ СТАРИКАМ!
- МОЛОДЕЦ, — ХЛОПАЕТ ЕГО БАТЯ. ШУТЫ ГОГОЧАТ. ЦАПА, КАК КАМЕНЬ. А ДВОЕ ДУХОВ СТОЯТ, КАК СТОЯЛИ, И НЕ ЗНАЮТ, ЧТО БУДЕТ.
ИШЬ ТЫ, ОСМЕЛЕЛ, — ПЫТАЕТСЯ СМЕЯТЬСЯ ВЫСОКИЙ. А БАТЯ УЖЕ ОРЁТ СВОИМ ДУРНЫМ БАСОМ:
- ШАГОМ МАРШ!!!
Летит табурет. Куда-то вниз… Почти темно… и много звёзд.
Возможно, он узнает ответы на все вопросы, но уже не здесь. Он устал. Ему… хорошо.
<Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-о-э… Уже? С утра?.. Хе-ге!.. Ма-ма… Денег дай… У-у-у-у… Что вам?.. тик-так, тик-так… Для мужа, не для себя… Да ладно, бери так… Ну чего ты говнишься, а?.. Попросишь сам чего…>
ДУХОВ ГОНЯЮТ.
ДУХОВ ТЕРЗАЮТ.
И, УНИЧТОЖЕННЫХ, ИХ ВЫШВЫРИВАЮТ В БЕЗДНУ.