СУДЬБА: ПРЕВОСХОДСТВО БУДУЩЕГО НАД ПРОШЛЫМ, ИЛИ ПОЧЕМУ В МИРЕ ЦАРСТВО ЗЛА

ЦАРСТВО ГРЯДУЩЕГО ЗЛА

Духовное видение

Человек идёт по полю.

Он останавливается посреди широко раскинувшихся просторов. Глаза его смотрят на голубое небо.

- Это не вечно, - думает человек. Он понимает: вскоре люди сделают небо тёмным, а природу уничтожат, и тогда не будет ничего. Не будет ничего вечного и прекрасного.

Он понимает это, и подходит к деревьям, которые ещё пока растут.

- Вы скоро будете во мраке, как и всё, к чему прикоснулся человек, - говорит обречённый и отворачивается. Слёзы струятся по его щекам, подготавливают сокрушительное и беспощадное видение. Он не собирался сажать новые деревья, потому что они умрут, им будет больно. И всё умрёт. И всем будет больно.

Человек тяжело ступает по живой пока земле; тяжело и видеть, как тьма пожирает, тьма уничтожает, и не остаётся ничего светлого, ничего ценного и живого. Всё мертво.

И человек говорит:

- Я вижу грядущее. Я нестерпимо чувствую. Оно напрашивается, оно везде лезет, но оно всё же пугает, и можно умереть от него, потому что оно находится в полном, заставляющем забыть обо всём хорошем и прекрасном, зле.

Безмерно расширяется и углубляется, и съедает зло на своём предательском пути остатки сострадания и доброго чувства, правдивое восприятие и видение…

Мертвецкое, тираническое царство, где призраки властвуют и мрак находится в душах!.. А там ведь не всё умерло. Как долго до гибели, до гибели оставшихся в нём? Недолго. В протянутом от этого мире. Что в нём? Почти ничего: бездушное стадо и робот под номером. И производственная единица. Под номером зла…

Он скашивает взгляд на свою резиновую, не пропускающую ядовитые пары, кожу и пластмассовые, поддающиеся лёгкой замене, ногти. Только такой, как он, надёжнее всего защищён. Ему не нужен кислород, потому что в нём механика. Он может двигаться и выполнять команды без всякой лишней жизненной поддержки. Получается, неплохо. Но когда ничего нет - это не выглядит как жизнь. Задумавшись, он начинает вспоминать повстречавшихся людей, с которыми ему удалось поговорить. Не каждый день представляется таковая возможность, да и не все люди хотят общаться с роботом. Стоит ли он того? Он - всего лишь бездушный и грубый кусок железа с проводами! У него нет даже имени - только номер. Людей осталось не так много по сравнению с прошлыми веками, но они приспособились и живут, - правда жизнью, какою люди жили раньше, это уже сложно назвать; скорее это новый виток техпрогресса, в котором продолжают участвовать люди, - но, как становится понятно в его ходе, скоро они не смогут отвечать его сверхтребованиям, и уступят место таким же роботам, как он. Только лучше.

Однажды один человек сказал ему: <Вы, роботы, можете только считать и умозаключать, но вы не можете чувствовать и любить>. Тогда он спросил у того человека: <А роботы могут научиться чувствовать?> Человек удивился и категорично произнёс: <Вы никогда не сможете чувствовать, любить, мечтать, потому что это могут только люди.> <У вас нет души,> - подвёл итог человек, немного подумав, и утвердительно покивал головой.

- Это так грустно, - вздыхает робот и переводит взгляд на то, что осталось от неба.

- Почему? - спрашивает он, вглядываясь в мрачные чёрные круги.

№ 6577431 - новейшая модель искусственного интеллекта, обладающая памятью, способностями аналитического характера, навыками трудовой деятельности. Всё это называется программным обеспечением <личности искусственного человека>, как написано на дверце в груди робота. - Но разве может быть личность без души? - думает железный человек, припоминая книги, которые он читал в информационной сети в доме своего хозяина: в тех книгах сказано, что личность всегда наделена сознанием, душой.

- Кто я? - пытается найти ответ робот. Но перед ним никого. Перед его обращёнными вверх объективами лишь тёмные давящие круги.

Он медленно опускает голову и оглядывается: он находится на безжизненном пространстве среди окаменевших колючек и зачахших кустов в погибающем мире. Перед ним уродливые столбы - стволы деревьев, которые окаменели, как и всё, что не смогло исчезнуть или улететь куда-то вверх, и превратили некогда прекрасный вид в неприветливый и зловещий пейзаж. Могли быть и живые ветви, и просвечивающие сквозь них мягкие оранжевые лучи солнца, и птицы, сидящие на ветвях и поющие на разные голоса чудесные песни… Но нет, ничего нет и не будет: всё уничтожено, вся природа, всё живое, что не спряталось, всё!.. Какое сейчас время года? Могла быть весна. Конечно, была бы весна, поэтому даже он, робот, не может оставаться безучастным; даже ему как искусственному интеллекту известно: насколько раньше было полосато, чудесно, неодинаково. Но его тяжёлый груз, доставшийся ему по наследству от людей, не снимается и не уменьшается. Если бы он мог! Он только робот, слуга.

Он направляется по пустынному и зловещему пространству, которое раньше, предположительно, было полем, рощей и цветами: сейчас невозможно увидеть наверняка, настолько всё переменилось в исключительно худшую и тёмную манеру. Под его ногами громко скрипит прошлое - песок, окаменелости, застывшая и умершая жизнь.

- Живая молодая поросль, - вздыхая, произносит робот; он хотел бы перенестись в тот далёкий прошлый мир, который ещё не уничтожили люди; он бы увидел птиц на деревьях, и подпел, присоединился бы к птичьему оркестру звуком своеобразного аккомпанемента, - а впереди, через гордо возвышающиеся стройные пики деревьев, отражёнными лучами солнца заблестело б небольшое озерцо… И не существует лучшего, нет подобного же счастья, но несчастье охватило природу, и она заболела и ушла... и кажется, покинула людей до скончания века. Он подходит к глубокой рытвине, где когда-то, как это возможно представить, был изящный водоём, но теперь на дне рытвины осела ядовитая масса, и даже роботу не спуститься вниз. Он нащупывает рядом стоящий уродливый столб - возможно, когда-то бело-сажевый ствол берёзы.

- Могла быть природа, - тяжело вздыхает робот, сканируя уподобленными человеческим глазам видеолинзами пурулентный пейзаж. Света нет, и робот вынужден пользоваться подсветкой. - Как было всё красиво и естественно, - думает он и, со скрежетом прислонившись плечом к умершему дереву, высвечивает останки былого могущества: застывшие навеки столбы, недвижимые ничем, устрашающим кругом закрывающие рытвину, где когда-то, возможно, красовалась водная гладь, и её окружали словно верная стража деревья; он высвечивает на дне рытвины ядовитое вещество, могущее быть водой, и наверняка бывшее ей когда-то - давным-давно, когда были ещё такие чудные кувшинки, чуть качающиеся на поверхности, подобно маленьким сказочным лодкам, а нынче озеро превратилось в болото, смердящее, будто наполненное перебродившими нечистотами; он высвечивает наконец пузыри, выпускаемые ядовитой эссенцией и выносящие в атмосферу удушливый и гибельный для всего живого газ, которого, и это возможно, могло не быть, а вместо него - чистота, озеро, стаи маленьких рыбок, снующих туда-сюда на глубине и выискивающих себе еду… Могло быть: если бы человек не уничтожил прекрасные корни, а наполнял себя духовным. Было бы точно, но человек убил добро!

№ 6577431 - бесправный слуга своего хозяина, довольно богатого и несоразмерно влиятельного, и настоящего, а не искусственного человека. Именно он распорядился отправиться роботу на городской завод - по крайне необходимому и безотлагательному поручению: доставить и вручить пригласительный билет ОПУ, как было написано на том билете, и указан номер ОПУ, которому полагалось вручить. Ну и робот управился быстро, ему уже надо возвращаться обратно, задерживаться ему не разрешено. Но он отошёл от забора завода… Ну и попал на это пространство, на отшиб, которого никогда не видел.

В городе, дома у своего хозяина, ландшафт невыразительный и заковывающий - там только стены, двери, заборы, углы… Здесь же, в разрухе, ещё сохранилось веяние того, что безвозвратно утеряно - к несчастью, к небытию… Воображение рисует природу, - можно ли уйти и вернуться без ничего? Вернуться, не увидеть, не представить, не почувствовать прошлое, единственный раз? Ну вот же, природа была, неужели книги - лишь креатив, лишь придуманные фантазии в информационной сети?! Нет, не может быть, ведь о природе могут поведать чувства… Вспоминая книги, подневольный слуга может воссоздавать былое, воспринимать ушедшее уже так далеко… так далеко, что ничего не вернуть назад!

Похоже, единственный раз слуге выпадает верная возможность. Что ему выпадет дальше? Может, ничего! Он ещё здесь, и он знает: хозяин его ждёт с минуты на минуту и, если он не уйдёт отсюда тотчас, хозяин будет очень на него зол. Его накажут, непременно накажут. Хозяину нужна только бесперебойная машина, только всё за него делающий и выполняющий любую его прихоть слуга, а № 6577431 имеет полный набор обязанностей и не должен подвести. Уборка - пожалуйста. Стирка - мигом. Приготовить еды, отнести, принести, помыть, почистить, добежать, прибежать, - всё что угодно, быстро и качественно. Никакие задержки недопустимы. Ничего не разрешено. Но всё же робот научился выкраивать время. Хозяин - это всем известно - один из самых влиятельных людей, но даже у него не получается денно и нощно следить за слугой; и робот читал книги, подсоединяясь одним из своих выходов к информационной сети; да… бумага сгнила, истлела, сгорела, и книг, что были в ходу раньше, в современном мире не сохранилось, - но для чего, подумал в одиночестве слуга, информационная сеть и в её потаённых глубинах доступна Вселенная книг?

Хозяин - человек занятой, невнимательный, и не заметил, что робот стал думать. Не только о стирке. Об уборке. Хозяин не допускает никакой возможности вольнодумства. Обязанности и их выполнение - вот всё, что должен робот. И что он может. Более - ничего. Если более: <О! Да ты сломался! Вот чёрт! Вот железное ведро!> - громко, ударяя словами, выругается хозяин и давай колотить робота ногами, а потом возьми и разбери его на запчасти, дабы поиграться от досады. Таков и будет удел, наверняка. Поэтому он не стал докладывать хозяину… нет, не информацию. Скорее - тайну. Он… совсем как человек.

Он не хочет уходить. Он уже не может! Около рытвины с ядом и удушающим живое газом невыразимо бездушно, мрачно и чуждо, но он как-то смог преодолеть это зло и увидеть, что было раньше... Но там, откуда он пришёл, для него нет и возможности мечтать. Стены, углы и заборы не позволяют выходить в мир грёз. Чувства подавлены или их вообще нет. Но чувства, да у робота?! Что бы сказал хозяин? Разобрал? Или уничтожил, разбил вдребезги железное ведро?

Да, железное ведро, наконец, чувствует себя нечто большим, чем простым набором стальных шарниров, проводов и полимеров…

Хозяин купил № 6577431 не так уж и дёшево, несмотря на то, что робот - всего лишь железка, железное ведро, пластмасса, полимеры. За <непосильным трудом добытые>, как он выражался, <в поте лица лавандосы>, и то и дело повторял, что робот должен их отрабатывать. <На хер мне протон? Мне нужен синхрофазотрон!> - шутил хозяин и ухмылялся своему меткому, как он говаривал, замечанию. <Мы с тобой будем друзьями, Ном!> - довольно подмигивал хозяин, глядя за ловкой и быстрой работой своего слуги и похлопывая его по корпусу. <Слушаюсь, хозяин,> - отвечал робот, как полагалось в таких случаях.

Но так было не всегда. Когда у хозяина что-то не ладилось или когда он пребывал в мрачном расположении своего характера, слуга должен был его развлекать. Они играли в унизительные игры, такие как магазин или поезд. Если они играли в поезд, робот становился поездом. <Осторожно, двери закрываются,> - объявлял поезд, а пассажир, то есть хозяин, стучал по его корпусу и шипел: <Пшшш. Ном, где пшшш?> И Ном пытался шипеть: <Пшшш.>

Хозяин называл его Номом - сокращённо от номера; № 6577431 звучало слишком громоздко для обычного приказания. <Ном, принеси пожрать,> - командовал хозяин, отдыхая на диване или в кресле перед телевизором. <Что бы вы хотели?> - как положено спрашивал робот. <Знаешь что, - задумывался тогда хозяин, - жареную индейку с баклажанным соусом.> <Не имеется,> - дежурно произносил слуга. <Так приготовь! И быстро, быстро, тормоз!> В микроволновой скорожарке индейка готовилась быстро, и через несколько минут слуга приносил приказанное блюдо: <Ваша индейка с баклажанным соусом, хозяин.> <Моя индейка! Я уже умер от голода, тормозила! - ругался хозяин. - Ты что, не понимаешь, когда тебе приказано: быстро? У тебя ведро вместо головы!>

Случалось, хозяин превращался в крайне раздражённого и агрессивного недовольца. <Здесь плохо зарумянилась вот эта сторона индейки,> - произносил он тогда с напряжением, тщательно осматривая работу своего слуги. <Простите, но скорожарка…> - пытался объяснить робот, но хозяин резко обрывал своим обычным: <У тебя ведро вместо головы!> и начинал пинать слугу ногами, а потом, отставив блюдо в сторону, вставал и бил его по голове: <Ведро! Железное ведро!>

Он продолжает сливаться с прошлым и воспринимать…

Что-то происходит. И он, как живой, а не искусственный, чувствует это неукротимое, неподдающееся математическому анализу или логическому заключению изменение. <Я выключу и разберу тебя на запчасти!> - угрожал в сильном гневе хозяин, - сейчас подобная угроза не в пример легковесна. Сейчас там, где должны быть облака, собираются мстительные - нет, наваливаются эта на ту враждебные тучи… Что они порываются с ним сделать? Что им надо?

Робот не может вынести напряжения; у него вырывается из глубины:

- Когда б не чернела трава, тогда б и робот стал свободен! Где нет мрака и туч! Нет яда и зла! Ведь не может так больше быть: стирать, убирать, служить! Не видно предела! Робот не может… Хозяин отдаст приказ: наказать, разобрать, казнить! Неважно! Лишь только раз - хотя бы увидеть природу! Теряют свой смысл слова, когда природа и я, могли бы мы вместе жить! Но тьма… - Уже не различаемая по своей однородности тьма опускается медленно вниз, и на горизонте теперь не видно привычной границы, - тьма поглощает искусственно подсвеченный мир. И столбы, которые были когда-то деревьями, и рытвина, и вся чёрная и выжженная земля теперь покрываются густой поволокой мрачного смога. Нет жизни, нет очертаний, - только чёрные сумерки, только чёрная беспощадная ночь! Робот включает аппарат ночного видения, но даже с ним недостаточно видно… Теперь, чтобы добраться обратно, до дороги, а потом до дома хозяина, ему придётся идти осторожно, почти на ощупь.

Отняв руку от воображаемой берёзы, с которой он в своих беспочвенных грёзах, кажется, уже накрепко породнился, робот сканирует аппаратом ближние метры и подмечает чуть поодаль от себя как будто на вид дубовый пенёк.

- Я б мог сказать: жизнь. Я б мог сказать: настоящая жизнь, если бы не знал, что скрывает тьма, - произносит он медленно и, приблизившись к окаменевшему пеньку, садится на жёсткий стул и сканирует с неудобного места раскинувшийся перед ним мрак.

Когда-то небо не было чёрным и на деревьях была листва. И человек идёт по широкой земле. Он вышел из города, где наполнял лёгкие смогом. Таких городов много. Метастазно, экспансивно, точно опухоль, они неумолимо возрастают.

Он вышел из города в поле.

- Я здесь дышу, - вздыхает он.

Он видит ещё живые деревья, которые засыхают, и подходит к ним ближе.

- Что может их спасти? - думает человек.

У него с собой кусок бечёвки. Он подвязывает одно из деревьев, чтобы оно не упало. Но он знает, что это почти ничего. Вредитель, он же человек, залил природу ядом. И продолжает дело пагубное, считая себя царём. Но придёт время, и могучая природа навсегда оставит человека с его ядом. Оставит навсегда и выйдет к свету… Человек долго не протянет. Мир охватит огонь, а потом придёт тьма.

Он присаживается в поле. Он думает о том, что грядущее неизбежно. Хуже не придумаешь, безумная и мрачная у людей судьба… Сейчас наступит его видение. И всё готово. Он поднимает взгляд выше.

- От нас силы небесные отвернутся, - думает человек о тех, кто покамест не уходят, но уже мало энергии, и очевидно, что их осталось и вовсе немного. И потом недолго осталось, когда они не будут пробиваться к людям. И тогда безнадёжный мир упадёт в хаос и наступит царство человеческого зла.

Но царство грядущее уже наступает! Видение из ячейки грядущего, где сосредоточилась тьма. И люди… без меры их жаль, что потеряли свет.

Техника, производство, индустрия развлечений на месте не стояли и за многие годы продвинулись в несовместимые с гармонией и окружающей средой крайности. Люди же - поглупели и отупели неимоверно. Последние вычеркнули из бытия необходимые и всеобразующие источники и силы, и теперь они, подобные заключённым убийцам, расплачиваются.

Окружающая среда в бедствии и предсмертном крике, климатическое равновесие полностью разрушено, виды животных, растений и жизненно важных организмов постиг экологический холокост, в непродолжительный период древнейшие моря, реки и красоты природы безвозвратно уничтожены…

Что там, людям даже этого мало! В это время официальные лица - на них поистине жуткий вид; на них сосредоточилась вся мерзость и тьма, - заявляют о <выделенных средствах на экологию> и <выходе из кризиса>.

<Мы заняты разработкой защитных экранов для безопасности наших граждан…> - сообщают с каналов массового зомбирования политические ничтожества - официальные лица… Смотрящие каналы граждане послушны, не размышляют, не чувствуют, зомбированы и ничего не делают.

Но можно ли уменьшить разыгравшуюся катастрофу? Послушается ли политиков набирающая ход, уже на горло наступающая, неуправляемая при помощи транслируемой с каналов демагогии проблема? При этом защитные экраны - лишь плацебо, лишь уловка; как не защищали, так и не защищают.

<Наши новейшие машины позволят сократить втрое, а то и вчетверо загазованность воздуха…> - объявляют гражданам политические ничтожества - официальные лица… Смотрящие каналы граждане пустопорожней лжи и чуши верят, они зомбированы, послушны и во всём полагаются на ничтожеств: как будто последние стремятся их не раздавить, а спасти…

Их - граждан, - наверное, можно понять: они слабы, больны, они рабы и зомби, - но неужели правильно и можно - правильно умом и можно сердцем оправдать и согласиться с их <одобрением молчаливого большинства>?

За последние времена они уменьшились в, казалось, до бесконечности воспроизводимой и лавинообразно множащейся популяции, которая всё больше напоминала захват новых территорий болезнетворными паразитами. Подумаешь, невосполнимая беда с народонаселением случилась: ну и отдали сотню миллиардов, - всё живое стало задыхаться, и эти, природные вредители, стали задыхаться со всеми. Но влиятельные и ничтожные люди, всё же, выжили, обеспечив себе довольно сносное существование за счёт других, далёких от власти и богатств, низведённых до уровня бесчувственного и бездуховного быдла.

<Не сегодня-завтра наши граждане смогут дышать свежим очищенным воздухом и увидят на своих улицах зелёные насаждения…> - обещают гражданам политические ничтожества. И граждане смотрят каналы и послушно зомбируются, надеясь на ничтожеств, без устали транслируемых по каналам массового зомбирования. При этом установилось, верно по-другому и не было: что сами граждане еле-еле выживают, обзаведясь специальными, похожими на амуницию и экипировку космонавтов, противоядными устройствами и костюмами.

И нет волнений, потому что уже ничего нет! От пропитанного ядом воздуха не растут ни деревья, ни кусты, ни трава. Растёт старая проблема. Растёт быстрее, чем гриб после дождя, тьма чиновничьих ведомств и комиссий, отменяющих нарушаемые запреты и принимающих новые, ничего и никогда не меняющие. И растёт тьма - в душах людей, которые если меняются, то в сторону тупости, глупости и тотального зла. Других людей нет. Кроме редкого, практически невозможного исключения.

Через стенку слышны сообщения правительства о планируемых сокращениях.

- Сколько ещё, - вздыхает она, сидящая у закрытого от едких выбросов окна.

Девушка смотрит в окно, и смотрит на несущийся по трассе необратимый транспорт. Он так жесток и не любезен… От него во все стороны исходит волнами бестолковый вихрь…

Как любой простой, невлиятельный и не оправдывающий своего изначального предназначения человек, несчастная девушка в предоставленное ей нерабочее, наподобие праздника случающееся посреди дня время, оказывается заключённой в одной из квадратных ячеек огромного общежития - заключённого же в свою очередь на территории громадного, сверхсовременного конгломерата - в расплывшихся, немыслимых масштабах, что он своими размерами сводит с ума. Он предстаёт громадиной, чудовищем, бессмысленным колоссом, будучи на самом деле неимоверно протяжённым по территории и захватившим значительную часть города заводом, в котором работают маленькие люди. И если они ещё не утратили самую малость чувствительности и представления о лучшем, о неискусственном и невраждебном бытии, тогда безумно больно им в душе от таких заводов в городе, от таких городов и оттого, что нет живого места на затерзанной планете!

Однако почти никто не помнит лучшего. Но все, кто умеют говорить и передвигаться, напоминая ходячие столбы, на двух ногах, продолжают зваться человечеством по-прежнему. Верно и то, что зваться человечеством уже не так почётно… Лишь скромная, бедная девушка не похоронила наивность и детские черты; её душа сплошную пытку терпит, и как ей больно и несчастно, но кажется, уже ничего нельзя сделать. И, конечно, люди ничего не делают. Высокопоставленные лица, начальники заняты управленческими и важными государственными делами, а подчинённые им работники - исполнением изнуряющих и подавляющих их моральный дух обязанностей.

Девушка слышала, что раньше было ещё труднее: <Когда-то люди жили в отдельных жилищах, и каждое утро ездили на работу, а вечером возвращались обратно в жилые дома,> - говорили, немало изумляясь, люди. А потом с гордостью добавляли: <Но тогда, в прошлом, ещё не было такого развития техники и промышленности, заводы были небольшими, а города - совсем маленькими точками на картах.>

- Да, и из этих точек развились города, - думает она о том, что здесь, в её необычайно громоздком мире, где всё необратимо и бестолково, уже невозможно что-то изменить или улучшить. Здесь, где тьма разрослась и зло увеличилось, нет положительных черт; раньше - неизвестно, что было раньше; она может умереть - и она умрёт ради чего-то бесконечного и светлого, но здесь её никто не заметит; она обречена на тяжёлую, но ни на каплю ничего не меняющую смерть.

Меняется от лучшего к худшему или от худшего к более худшему, но ничто и никто не может повлиять на процесс. Конгломерат ещё постоит и пожрёт ещё много людей. Конгломерат погибнет или когда погибнут люди, и не будет кому работать, или когда катастрофа как мощная метла его сотрёт; пусть его и защищают самые последние и лучшие экраны. И то, и то - одинаково. Конгломерат разросся до немыслимых прежде масштабов. Он находится в пределах города, - его территорию окружает массивный забор, за которым находится гигантский город. Однако люди, работники завода, живут не в городе, что находится за забором, а в пределах своего места работы, - в пределах завода. Но нет удивительного: если работник живёт за пределами завода, ему требуется изрядное время, чтобы лишь добраться до места работы, а потом обратно домой. Конечно, тогда работник работает меньше, а кроме того, хуже, так как дорога туда-обратно сказывается на его производительности. Но тогда это вступает в противоречие с интересами начальников. У них свои, денежные интересы, и поэтому, заботясь о рабочей силе и о наращивании производственного процесса, администрация устроила дома-общежития, столовые и закусочные, магистрали и транспортные дороги прямо на территории конгломерата. Разделяя пространство с многочисленными цехами, участками и зонами, они располагаются в пределах длинного, высокого и ударяющего током при прикосновении к нему забора, за который работников не выпускают. Чтобы выйти через один из пропускных пунктов, необходимо оформить множество документов, что для невысокого по должности работника - недоступные деньги и время. Доступна насмешка вроде предусмотренной формальности: <пожалуйста, оформляй, если ты умный…>

- Это почти невозможно, - устало произносит девушка в это утро, в свой недолгий отдых.

Она видит контролёров, с агрессией на лицах охраняющих пропускные пункты, а затем и начальников с директором завода: как они приближаются к пунктам, преодолевают их и выходят за забор.

Ей становится непереносимо одиноко, и она чуть отвлекается от видения.

Она сидит в настолько небольшом помещении, что места еле хватает для кровати и стола со стулом. И в этом скромно убранном уголке она обычно проводит ночлег.

<Природе необходимо время для того, чтобы адаптироваться к новым индустриальным условиям…> - через стенку слышен работающий в соседней ячейке телевизор массового зомбирования.

Но девушка его не слушает! Она смотрит в окошечко общежития на скоростную трассу, на проносящийся по ней шумный и вспыхивающий бликами отражённых фонарей транспорт. Но и его она не видит, - специально! Она видит начальников и директора завода, идущих куда-то по городу. Она не любит подсматривать, но в этот особенный день почему бы не подсмотреть хоть чуть-чуть за тем, что происходит в большом городе? Там есть одно неприглядное, маленькое и необыкновенно интересное место… И разве не может быть, что начальники направляются туда?

И она следует за ними взглядом, созерцая город: людей в скафандрах, утомляющие внимание заборы, чёрные напластования отбросов, мутный жалящий ветер, суровое почерневшее небо… почерневшее, или привычное… а было ли оно когда-нибудь другим? И ни птиц, ни зверей на улицах. - Какая страсть, - вздыхает она и следует взглядом дальше. Но… начальники заходят не в то место, в которое она полагала; они заходят в большое шикарное здание, и она следом за ними; и вдруг она видит их голыми, вокруг них пляшут женщины, и… она отвлекается, прогоняет видение:

- О боже, нет, я не хочу, я не могу это видеть!

Она видит внутренним взором, и только что случайно увидела нечто отвратительное. Это мерзко и пошло, и не стоит того, чтобы о нём думать! Но бедная девушка думала, что увидит другое… а не то, чем оказался досуг начальников и директора завода. Они часто выходят в город.

На работе они обыкновенно занимаются подписанием документов, подтверждающих их высокие полномочия и ограничивающих права работников. Ей, как и всем работникам, не показывают эти документы, но её начальник, как и все начальники, часто ссылается на них по разным поводам: наказать за невысокую производительность, занизить номер, назначить сверхурочную работу и, наконец, лишить зарплаты. Всё это в порядке вещей, потому что жизнь, вернее, форма существования небогатых работников полностью сведена к обеспечению богатых и влиятельных людей. И их досуга.

- Это так тяжело, - качает она головой и отворачивается от окна. Ей не нравится окутанная смогом трасса. Ей не мил несущийся по ней транспорт, который сверкает во тьме искусственными прожекторами, словно заблудившийся и запаниковавший от безысходной бестолковости отряд. Да, ей видно, что раньше небо было другим. Что был свет настоящий, а не искусственный и негреющий.

- Где ты, солнце? - спрашивает она и думает о том, что отягощённая природа столько раз напоминала о неправильном человеческом воздействии. Ей всё вполне понятно: - Жизнь без природы - безумие и мрак, необратимость… - Она заглядывает в прошлое и видит, как люди не принимали всерьёз всю опасность, как они бесцельно жили, как перестали понимать голос природы, как беззаботно стремились к славе и деньгам и разрушали окружающую гармонию. Она в то же время видит, как больно природе, как природа страдает, и в конце концов начинает дарить себя меньше, но люди опять остаются глухи к ней, и тогда она перестаёт освещать их тёплым солнцем, расстилать перед ними лазурное небо и заботливо возводить зелёный лес. В итоге, зло и беспечно оплёванная природа перестаёт дарить ненужные людям подарки. Людям гораздо милее тьма, машины, ложь и телевизоры массового зомбирования. Что им ещё нужно?

Через стенку не умолкает один подобный телевизор.

А девушке остаётся только вздыхать о чудесных деревьях, об их живых ветвях, о застилающих землю травяных газонах, об утренней росе, о сухих осенних листьях, о прозрачном воздухе и о гуляющих по улицам пушистых зверьках. Она их никогда не видела. Только в своих видениях.

<В наших лабораториях мы выводим выносливых к шлакам и газам животных, и уже скоро они поступят в массовую продажу…> - доносится через стенку распространяемый по каналам массового зомбирования кошмар политических ничтожеств. Впрочем влиятельных ничтожеств, которые правят такими уставшими и работающими на них ничтожествами, как она.

- Душно и здесь, - вздыхает девушка. Она не смотрит лживый телевизор. Он ей мешает. Да ей и некогда. Она оператор. Обычно в это время ей полагается быть на работе. Она нажимает блестящие кнопки.

<Эге. Эге-эге-эге…> Постоянно она слышит этот смех, а точнее гогот. Постоянно переключает эти кнопки. Постоянно: с раннего утра и до позднего вечера! По изданным начальниками документам, работник обязан уложиться при выполнении своей работы в <твёрдо указанные сроки> и регулярно вносить оплату за предоставленное работодателем помещение. Чтобы это успеть, девушка работает без выходных и по многу часов ежедневно.

Начальники работают с выходными и с большими перерывами. В промежутках между перерывами они подписывают документы и, проходя, смеются. Начальник зоны проходит мимо неё каждую неделю и гогочет. Его тучное тело сначала дрожит, а затем, с каждым <эге>, раскачивается всё сильнее и трясётся по инерции. Начальник участка проходит мимо неё каждый день и гогочет. Его голова трясётся на объёмной шее, словно на рессоре. И начальник цеха проходит мимо неё каждый час и, конечно же, гогочет. Его глаза смотрят на неё, но не видят её.

Оборудование, на котором она работает, вроде бы совершенно безупречно. Переключаемые изо дня в день и вспыхивающие разноцветными огнями кнопки автоматически гарантируют нормальное протекание производственного процесса и небольшой заработок. Но какое это крайнее однообразие! Как мучается разум и душа! Какие невероятные усилия нужно прикладывать, чтобы выполнить простую работу! Как от давно мёртвых звёзд, от красивых кнопок веет пропастью бездонной пустоты, лишённой и чувства, и энергии.

<Эге. Эге-эге-эге…> Этот смех такой же неживой, такой же автоматический, как и оборудование, как кнопки, которые необходимо включать и выключать ради <нормальной работы производственного процесса>. Девушка чувствует, что этот смех, а точнее гогот, лишь демонстрация невысокого развития превосходящих её только по должности людей. И она абсолютно равнодушна к нему. <Зачем волноваться о том, что не может не случаться?> - расценивает она поступки людей, впитавших в себя производственный процесс и превратившихся в подшипники и шестерёнки громадного колосса.

Стремительно и со свистом надвигается тьма. Аппарат ночного видения не предусматривает регистрацию полного спектра. Судя по нарастающей мощи, роботу уготована смерть: техническая и механическая поломка, навроде аварии. Если свистящая тьма дойдёт до урагана, а потом до смерча, его поднимет в воздух и немилосердно тряхнёт оземь. Он рассыплется и разлетится на куски - десять против одного. Однако его корпус и материал, из которого он сделан, прочнее титана и стали. Но если поломка, или смерть, случится, - у него нет боли, потому что нет нервов, ему не придётся мучиться. Он свободен от физического тела. Когда он рассыплется, разлетится на множество деталей, подшипников, узлов, то… у него нет души и он <искусственный человек>! Но почему он чувствителен ко мраку? Он огорчается, страдает, а сегодня смог порадоваться: недолго, вообразил и помечтал, но… в него такая программа не заложена! Разработчики робота стремились приблизить его к человеку настоящему как можно идеальнее - что ясно, - за исключением всё той же физической нервной системы, заменённой электроникой; заменили и другие человеческие несовершенства: мозг, например, теперь работает постоянно, не переключаясь на сон, протекающие в мозгу процессы направлены исключительно на заданную деятельность, на её качественное и быстрое ведение. Но что-то всё же не учли. А не учли некоторых деталей: техника и электроника стали слишком сложны для них, для людей, для неидеальных существ, попытавшихся доделать самих себя, какими бы они стать хотели. И люди не смогли извести, как, наверное, планировали, чувства: не физические, а идеальные и живущие вне примитивной калькуляции изменения.

Будто бы управляемый тайной силой, его искусственный мозг создаёт не те импульсы, которые предусмотрены программой. А почему он чувствует боль? Не ту обычную боль в виде выкриков нервов, а сопричастность и чуждость, нечто в душе, в несуществующей и ноющей сейчас душе? Кто-нибудь сможет в это хотя бы вникнуть? Если он скажет об этом хозяину, - хозяин будет смеяться; это вначале так сделает хозяин. И наверное побьёт его, предмет, слугу, - а ему не будет обидно, не будет несчастно, когда его будут бить и называть ведром, - у него ведь нет боли! Он даже не чувствует усталости, он как вечный двигатель, он совершенная машина, он может работать и день и ночь, безо всякого отдыха, безо всякого сна… И всё же как бы он хотел попробовать отдохнуть! Но спать он не может: в его электронную личность такая программа не заложена, и множество устройств и механизмов в его корпусе, издавая слабое жужжание, безостановочно крутятся, вертятся, работают, и всё настолько обыденно, однообразно, с одной и той же заданной частотой, что наверняка любой из живых людей мог бы при всём этом свихнуться, если бы даже не уставал. Но робот всегда безупречен. И поначалу он таким был - машиной, обычным домашним слугой. Он бы даже не знал, что такое душевная мука, если бы его не потянуло к книгам, а потом неожиданно к свободе, к природе, к свету… Почему это с ним произошло? Сбой в программе, поломка?

Ну, это практически недопустимо: подобную поломку никто бы не допустил. Никто из специалистов в этой - гипотетической по меньшей мере - ситуации не взял бы на себя смелость утверждать, что он сломался. Ну а кому бы это пришло в голову? Он, что называется, прошёл испытания и поступил в эксплуатацию. Он, как утверждается, лучшая последняя модель, многократно испытанная и гарантированно надёжная, и нет разговора. При любом малейшем сбое хозяин и его производители получают сигнал: слуга подключён к контролирующей сети, отслеживающей его процессы и функции. И сейчас они знают, буде контролируют сигнал, где он находится, с точностью до дюйма. Но всё же они не смогут его поймать. Они не смогут за ним послать... Господствует тьма! А для людей - не более чем ураган, который должен пройти, который пережидается. А пока...

Тьма властвует, ураган нарастает! Робот высиживает на пеньке. Он никуда не пойдёт, куда ему идти? Последний раз подумать. Последний раз - о чём он хотел? - Как хотел бы я уснуть, - думает, как бы ни было ему ужасно, робот. - И видеть сны, как видят их люди. Хотя и замечал, что они им как будто не нужны. Напрасно… - Робот, несмотря на сгущающуюся тьму и бешеный настрой всего мира, думает не о своих железках и узлах, а о гораздо, со стороны <искусственного> и <служебного> нечеловека, более необходимом. Он вспоминает о книгах, которые он читал, и была одна запавшая ему в душу, в которой говорилось про необычный и загадочный мир снов: что они означают, почему случаются и какие представления разыгрываются во время снов. Если бы он мог спать, он бы точно видел сны, в которых душа - счастливая избранница захватывающих путешествий по иным, невидимым обычным глазом, а у него - сканирующим устройством, мирам, где, предположительно, не существует границ и пределов. Путешествия в прошлое и будущее, необыкновенные происшествия и непредсказуемые ситуации, неописуемые места и пространства, неожиданные встречи и многое другое. Интересно, что в снах люди могут превращаться в животных, а животные - в людей. - А может ли робот превращаться в животных? - неожиданно думается роботу. Правда, он никогда не видел животных - только представлял их по описаниям из информационной сети; они все вымерли, когда случилась экологическая мировая катастрофа; выжили люди и немногие виды насекомых, относящиеся по своему виду к животным, но по своей сути мутанты и разрушители, чувствующие физическую боль, но не чувствующие чёрные круги: выжили наиболее ужасные и приспособленческие виды.

Она совсем валилась с ног от накопившейся усталости, и ей дали денёк покоя. Сегодня, впервые за долгое время, она не пошла на работу. Но намного ли лучше сидеть здесь, в каменной ячейке огромной тюрьмы?

А за окном всё окутано плотной и густой пеленой <индустриального тумана>, как официально, по каналам массового зомбирования, называются опасные для жизни ядовитые пары.

- Туман, - произносит девушка. - Когда же наступит ясность?

Она смотрит на летящий по улице транспорт.

- Зачем? - вздыхает она о смертельной гонке индустриального, безнадёжного мира и отворачивается от окна.

Она сидит в этой маленькой и тесной ячейке, словно винтик в своей лунке, среди несчётного числа таких же лунок, винтиков и стен.

Но… поля, леса и реки на картине, которые она увидела словно наяву! Раскинулись они так широко, красиво, и полюбились её сердцу… Но всё-таки покоя нет, на сердце давящая тяжесть… Ведь этот мир - совсем не жизнь: не лучшее, что быть может! А если быть может, то и реально… Когда работа лишит жизни, лишит мрака, лишит этого ужасного сна, - тогда, возможно, что-то будет... но неизвестно что и не у всех. Да всем уже не надо: людей в машины обращает тёмный мир! Где же свет? Как выбраться из тьмы? Тяжёлый сон ещё будет продолжаться - для людей, для всех оставшихся и задыхающихся… А потом наступит мрак, полный… и ничего не видно. Непроходимый мрак.

- Автоматизм и смех в тумане, отсюда выхода не нахожу… Но там, вдали, в картинной яви, забрезжил путь и я иду… - Она сочинила это тогда, когда посетила галерею картин. Она попала туда случайно: на пригласительном билете произошла опечатка - вместо НПУ отпечаталось ОПУ, и не различающий должности робот-курьер доставил приглашение не начальнику, а оператору, то есть ей. Она очень обрадовалась; она восприняла такое счастье как дар свыше. И удивительно беспрепятственно вышла за пределы завода, миновав пропускной пункт и сидящих в нём контролёров. Их агрессивные лица тогда точно окаменели, и поэтому на неё не среагировали.

В памяти сохранилось всё до мельчайших подробностей, и девушка помнит причудливые натюрморты, прекрасные портреты и совсем как живые пейзажи. <Как же точно можно передать дыхание природы на рисунке!> - поражалась тогда девушка, и сейчас ей, без сомнений, заменит целый мир хотя бы одна такая картина, проникнутая животворящим духом. Тогда ей особенно запомнилось полотно, на котором была изображена лесная роща, небольшое озеро и птицы, сидящие на ветвях деревьев. Даже сейчас лишь только образ творения согревает душу природным теплом… Но выход в город работника - довольно редкая ошибка, которая была допущена.

Выход работника за пределы завода - равносилен выходу в космос. По крайней мере до того, как девушка покинула эти самые пределы, она о подобном не слыхала. И это не удивительно: тоталитарный контроль, зомбирование и навалившаяся мёртвым грузом работа перечёркивают всё. Она, даже больше, была не просто за пределами, а там, где никто из известных ей людей, включая начальников и директора завода, не был. Случилась досадная оплошность, промах начальников и директора завода. Она вернулась на завод быстро, но её уже искали. Господин директор, чтобы не допустить подобное, подписал документы и отругал начальников. А они, чтобы не допустить подобное, подписали документы и отругали её. <Я лишаю тебя зарплаты! - кричал на девушку начальник. - Ты будешь работать и день и ночь!> И она работала - и день и ночь. Но прошло время, страсти улеглись, и вот, наконец, ей дали денёк покоя.

За стенкой шумит многоканальный телевизор. За окном - транспорт. Завтра ждёт и тяготеет над душой нескончаемый рабочий процесс. Но девушка сосредоточивает своё восприятие на другом. Она закрывает глаза и настраивает себя не отвлекаться на посторонний шум и бесполезные мысли.

- Как там папа? - спрашивает она о дорогом ей человеке… и оказывается в прошлом.

Она была ещё совсем ребёнком, когда они с папой приехали откуда-то издалека, где в агонии волнами разбрасывалось умирающее море, а на берегу было так много грязи и нечистот. Они там раньше жили, но в бегстве бросили всё, разрушенное жилище, близких и родных, которые тогда погибли и их не успели похоронить… А они с папой приехали в этот город, в одночасье оказавшись беженцами и нелегалами. Но они смогли спастись… разыгравшаяся стихия могла легко лишить жизней. Чудом они ускользнули от крупнейшего наводнения, вызванного глобальным разрушением природной среды.

Наводнение стремительно охватывало обширные пространства, а папа и она начинали здесь новую жизнь. Впрочем, жизнь была лишь красивым названием; так уж заведено. Папа очень переживал, что не мог обеспечить дочери сносное питание и кров. Он говорил: <Когда же я смогу накормить тебя хорошей едой?> - потому что они ели несвежие остатки пищи, от которых болели желудки. Он говорил: <Надеюсь, на работе дадут денег и мы выберемся в тёплую комнату,> - потому что они спали в холоде и сырости, от которых саднило лёгкие.

Но папа не смог. Он как-то пришёл со своей нелёгкой работы и закончил жизнь. В изнеможении после рабочего дня он вошёл в их неуютный уголок, добрался до стула и признался: <Нет больше сил.> И он хотел сказать что-то ещё, какие-то важные, последние слова, но не успел. Его глаза так и остались открыты и они смотрели вдаль и, кажется, видели, как дочка, ещё маленькая девочка, устроится на завод, ей присвоят номер и выделят тёплую комнату, как все эти годы она будет сермяжно работать и как сейчас будет сидеть в своей ячейке и вспоминать погибшего от тяжёлой работы папу.

Люди жалки и ненадёжны, их тела из хлипкой плоти, которая ещё и подвержена боли, - многие не выдерживают и умирают. Он испытывает к таким людям боль душевную; физической у него нет. Но люди продолжают сношаться, гонятся за удовольствиями, - это мерзко, отвратительно, - они расплачиваются за удовольствия, но где их разум, где душа? Зачем нужна душа, которую они не любят? Лучше пускай не будет души, которую они всё время губят и не хранят…

Пока он думает, ураган свирепствует, перерастает в смертельный вихрь, в бурю, - зловещие чёрные круги кружатся вокруг железного и, как очевидно, необычного пленника, бешено взвиваются, свистят и хлещут его по корпусу, грозясь вдруг подхватить его, как железную стружку, подбросить, доставить туда, где беспредельная чёрная бездна, - и бросить его что есть мочи о землю.

Но тут происходит невесть что такое. Что-то падает сверху на ближний столб, и робот, сфокусировав видеолинзы, замечает тёмный силуэт. Под роботом трясётся земля и вместе с ней окаменевший пень; кругом вихри, чернота, буран; робот пока держится на месте, но недолго ему осталось; его внимание привлекает что-то остроконечное, движущееся, зацепившееся за ближний к нему столб. Что за пришелец, появляющийся из черноты и исчезающий, двигающийся в этот миг настолько неестественно и вычурно, что заставляет ужаснуться: какие же там сверху глубины небытия?

Робота буквально срывает с пенька; пытаясь удержаться, он хватается за его края мёртвой хваткой. Его пальцы не разомкнутся. Если мощь смерча не превозможет прочность прочнейшего сплава…

Кажется, что нечто, зацепившееся за соседний столб, пытается добраться до робота - в темноте на короткий миг проступают протянувшиеся от столба к роботу щупальца, полозы, выросты, - подобное тому, но быстро укрытое тьмой, и невидимое. Всё настолько хаотично и быстро, что возникает ощущение того, что это не фиксация внешних рецепторов, а догадка, предположение из глубины чувств. Робот не может не страшиться: одно дело разбиться на жалкую кучу деталей и узлов, иное - перед смертью намучиться и напитаться страхом, натерзаться и насмотреться на чудовищность, самому искалечить душу. - Душа должна страдать, и не за себя, а за людей? Но кому это нужно, людям? Зачем смотреть на то, что сокрыто в зловещей темноте? Неужели в этом разгадка, неужели в небытии кроется истина? Почему оно так сильно тянет к себе? Когда же закончится этот зловещий и притягивающий к себе магнит?

- Заснуть и не видеть эту тёмную и пугающую кутерьму. Отключиться от всего. Отключиться… - думает робот, но быстро приходит в свой незасыпающий и предлагающий ему всегда неожиданный выход режим, или настроение. Жить без размышлений - не выход, это ясно, робот научился не только вспоминать, повторять, сопоставлять. Мысли о снах - об их не простом, а символическом значении. Перед смертью - помечтать. Во время сна душа отделяется от тела, и тогда человек или животное живёт вне тела, в другой реальности. Реальность та совершенно не похожа на давящий и мрачный мир, судя по дошедшей до робота информации. - Как это: быть вне тела и существовать? - хотел бы узнать робот, но, по-видимому, не суждено: его пальцы скрипят о каменный пень, и вот-вот металл не выдержит, прочность не удержит, и робот оторвётся от земли - а нечто из тьмы, ждущее его на соседнем столбе, готово подхватить - его щупальца совсем рядом, его крылья бьются во тьме через вихри и стоны сгущающегося ада… Но прежде чем до робота доберётся бездушная и зловредная тварь, ему хотелось бы оставить этот мир - и лишь представить то, что могло быть в снах… Пребывая вне тела, во сне, душа испытывает множество переживаний и ощущений, например, когда летает. А сам полёт души означает рост и преодоление ограничений…

У робота сгинаются пальцы, - он возвращается из сна в день, его пальцы разрываются и разлетаются на куски - их подхватывает, кружит, бешено свирепствует смерч! Его утягивает! Уносит прочь! - Робота отрывает от пенька и уносит куда-то в сторону. И тут в него врезается тяжёлое и огромное нечто… Даже он, совершенный робот, не может сохранить контроль, он отключается, но ненадолго, затем включается, у него аварийный режим. Повреждение корпуса. Не так уж и страшно - лишь отключилась одна ненужная шестерня.

Гораздо ужаснее его положение: он в тисках огромной твари, она несёт его, уносит сквозь тьму куда-то вверх. Непроглядность. Он будто игрушка. Он не человек, он даже не животное, он даже не шевелится! Что ж, ему не привыкать. Подневольному слуге, рабу, законной собственности, личной вещи… Может ли вещь читать книги? Может! Робот вспоминает одну книгу: в ней говорилось о том, что когда-то, в давно канувшие в лету времена, рабами были люди, и они боролись за свои права со всевластными господами, и в конечном итоге добились свободы. Но океаны времени протекли, пока это случилось, да и свобода обернулась ещё худшим… изощрённым новым рабством. А робот, уносимый тварью? Да что там вещь, какой там раб… Почти пропал! И что ж ему да не побороться?

Попытка освободиться из цепких лап зловредного существа… Но существо только встряхивает его сильней и зажимает в когтистых лапах плотнее: ему не подвигаться, не пошевелиться, он сжат крепче, чем связан; его прочную обшивку проткнули громадные когти; выпущенный коготь твари размером превосходит выдвинутый палец робота, а по числу пальцев… он уже нескольких недосчитался; мощные и уродливые лапы твари, точно специально, полностью обхватывают робота… Кругом жуткий свист и скрежет, тьма материальна - нет, она абсолютно не воздушная масса, а камень, превратившийся в летящий с огромной скоростью, но не падающий камнепад! Роботу осталось прикрыть свои ненужные уже теперь видеолинзы и подумать о том, как бы он хотел жить, что бы он хотел сделать, чтобы не лететь, как сейчас, во тьму… чтобы отвоевать для самого себя свободу!

- Я не успею, - вырывается у него. Сжимается у него от боли и отчаяния неизвестно что! Он - всего лишь кусок железа! Он последняя модель искусственного интеллекта, но пройдёт год или два, и очевидно он будет уже не последним, и тогда… ему придётся складывать железо. Так и так его ждёт поломка или утиль. Что, однако, будет прогрессивно, ведь прогресс неизбежен…

Он вспоминает тех людей, которых встретил на пропускном пункте завода. <А, ты - робот!> - воскликнули люди. <№ 6577431,> - показывая билет, подтвердил робот. <Я ещё таких не видел! - продолжали удивляться единым гвалтом люди. - Теперь я вижу, как далеко ушла наша техника!> А потом стали спрашивать, что <№ 6577431> умеет делать и как быстро. Затем похвалили хозяина: <Да, он с тобой не прогадал. Полезная вещь!> Наконец спросили: <А во сколько ты ему обошёлся?> Услышав ответ робота, люди сморщили свои до этого весёлые лица и сконфуженно произнесли: <Уфф, как дорого!> Но тут же повеселели снова и принялись рассуждать о том, что технический прогресс развивается неуклонными темпами, и если два года назад роботы такого качества, как № 6577431, казались фантастикой, то ещё через два года появятся новые модели, и они будут уже такого качества, какое невозможно представить сейчас. <А что будет со мной?> - спросил тогда робот. <Тебя спишут в утиль,> - равнодушно ответили люди. А потом радостно продолжили: <Но новые роботы будут гораздо быстрее, точнее и многофункциональнее! Они будут уметь делать всё! И даже плавать под водой и летать! Один робот сможет заменить продавца, курьера, юриста, бухгалтера, администратора одновременно! А когда на роботов упадут цены, у нас будет так много рабочих рук…>

- Куда плавать? Зачем летать? - недоумевает робот. - Везде яд и всюду тьма... - И его, машину, скоро спишут в утиль и разберут на запчасти, и построят новые машины, а потом, когда новые машины возьмутся работать и не будут иметь недостатков, людей спишут за то, что они малофункциональны. Бездушен так называемый прогресс для него, уносимого в когтях чужака всё выше и выше, сквозь хаос и бесконечные вихри плотного мрака, уплотняющегося всё больше, свистящего не одним лишь безжизненным хоралом тьмы, - надвигающейся лавиной криков из бездонных глубин небытия…

Тварь с огромными когтями внезапно отпускает робота. Когти вылезают из его корпуса с безобразным скрежетом, но робот даже не реагирует. А ведь он не падает! Тот же скрежет накрывается лавиной адских криков… Робот повисает в плотнейшей тьме, на него накидываются нечеловеческие страдания, он окунается своей душой во мрак и в бесконечный хаос криков, - он находится в мировой камере пыток, боже, в камере миллионы, миллиарды, неисчислимость замученных, гибнущих и кричащих от боли человеческих дейтериев! Это невыносимо и ужасно до бесконечности… - Вот зачем я здесь, - только корчится робот от этих криков и мук, передающихся ему, как по проводам, от других дейтериев. Да, душа - это не подарок! И робота доставили сюда, чтобы он понял, чтобы он страдал, чтобы он узнал, что все недостатки, пороки и тёмные дела никуда не исчезли! Они копятся здесь - на небесах! Тварь с огромными когтями и крыльями толкает его, - он её не видит, а лишь фиксирует толчок, - он передвигается словно в воде, настолько медленно металл движется внутри стены мрака и зла. Датчики фиксируют плотность, регистрируют химический состав, невозможно: это воздух, газ, азот и кислород, а плотность - камень, твёрдый камень! Тварь с когтями бьёт его сзади и старается разбить обшивку, но его сплав прочнее любого твёрдого, который пошёл в утиль. И всё же даже ему не пошевелить рукой в столь плотной каменной тьме…

- Существо, ты зачем меня сюда доставило? - хочет закричать робот, но его электрические процессы не слушаются, он будто замурован в стене - и всё же движется, крайне медленно, от ударов когтистой твари. - Я понимаю, это я - как после смерти, как человек, который попал на небеса, потому что даже небеса стали чужими! - мог бы вскричать робот, если бы позволяла тьма…

Когда-то папа рассказывал ей о бесполезности и тщетности жизни. О том, как он и мама любили друг друга, но настолько жизнь выдавалась беспросветной, что когда родилась она, малышка их дочь, они не знали, как с ней быть. У нового человечка нет прав, нет возможностей. Побираться в поисках работы и куска хлеба, а женщине, если повезёт уродиться красивой, найти высокооплачиваемую работу и ублажать начальников-мужчин… <Мы не знали, зачем мы живём>, - сказал ей папа. <А что потом?> - тогда спросила она его. Папа сперва задумался, посмотрел куда-то вдаль, а затем расставил свои сильные руки широко в стороны, отвечая не одними словами, и сказал: <Потом - мы посмотрели на тебя, и поняли, что не зря мы тут, потому что не родился ещё человек, который был бы хуже нас, а ты - наша кровь.> <Как это - кровь?> - поинтересовалась в свою очередь девочка. <Не знаю как,> - ответил ей папа. <Мы любили друг друга раньше, - продолжил он, немного подумав. - Пока твоя мама не умерла.>

Девушка не была счастлива никогда.

- Люди любят, - размышляет она, - рожают детей, потом умирают в страданиях и нужде, а их дети продолжают то же самое. Но тогда зачем жить?

В этот момент девушка старается вспомнить людей, которые окружали её когда-то и которые бросили её, пускай и не хотели. Она плохо помнит свою маму, она видела её давно, ещё до наводнения, и в памяти остался лишь вовсе смутный образ.

Она переносится на колени к папе. Она ещё девочка. Она слышит слова папы: <Дочка, это нелегко, но ты должна знать: у тебя больше нет мамы. Мама умерла. От облучения радиацией на работе.> Она сидит у папы на коленях и они вдвоём плачут…

Потом девочка расспрашивала папу о маме, и он говорил: <Мы любили друг друга…> <Как вы любили?> - спросила она. <Мы гладили друг друга>, - ответил папа. <А что потом?> - как обычно, спросила она. <Потом, - папа тогда покраснел, но честно продолжил: - потом я вставил маме между ног свой инструмент. Это инструмент для производства детей. И для любви.> - И девочке стало страшно в этом мире…

- Когда-то у меня была мама, - вспоминает девушка. - Какая она была? О чём она думала? Чем жила в своей жизни? - У девушки и сейчас становятся мокры глаза, но она быстро успокаивается и старается вслушаться в слова, в те немногочисленные воспоминания, пересказанные ей папой: они обязаны помочь увидеть маму.

И действительно, через недолгие мгновения образ материнского лица сначала очерчивается в пустоте, потом становится всё более отчётливым, приобретает индивидуальные черты, и особенно явственно вырисовываются глубокие глаза… Девушка заглядывает в эту глубину… и начинает слышать слова.

- Дочка, тебе надо выбраться отсюда, - слышит она тёплый голос мамы.

И она отвечает:

- Но как я выберусь? Отсюда никого не выпускают, а мир я видела какой.

- Для тебя нет мира, моя девочка. Прямо сейчас вспомни картину, - ты её видела в галерее, - и ты уйдёшь.

- Уйду?

- Да, дочка. Думай о картине… - и с этими словами мама исчезает.

А девушка сидит по-прежнему в ячейке общежития с закрытыми глазами…

И перед её взором увиденный однажды пейзаж - с рощей деревьев и озером!

Но пейзаж начинает меняться - лишь успев прийти... Сначала идёт дрожь, как будто землетрясение колыхает деревья, и рябь возникает на водной глади, а затем появляется тьма. Она спускается сверху, словно накрывает прекрасный пейзаж покрывалом: словно прекрасным быть предосудительно, невозможно, нельзя! Тьма укутывает своим саваном берёзы с аккуратно сложенными кверху руками-ветвями и стройными телами-стволами, и они начинают увядать на глазах. Их ветви как будто плачут, содрогаются и падают, ломаются, с громким буханьем и шелестом усеивают землю. Сосны гнутся, им невероятно тяжело, их стволы трещат и готовы вот-вот поломаться и, даже не достигнув земли, улететь… Вихрь инфернального, тёмного смерча властвует в этом прежде прекрасном мире! Жёлтые листья под рощей взмывают в воздух, - но они уже не жёлтые, на глазах сереют, затем тут же чернеют, и, летая, рассыпаются в труху и сливаются с вихрем мрака. Кругом появляются потусторонние тени, они орут чудовищными голосами, их хаотичный хор пронзает чувствительную душу словно острый клин!

Девушка в ужасе хочет открыть глаза и не видеть, что происходит перед её внутренним взором, как меняется и рушится её прежде прекрасный пейзаж, - но её что-то держит и не даёт ей воли, она лишь открывает рот, беспомощно заглатывает воздух, а картина, переросшая страшно и быстро в реалистичный убийственный хаос, продолжает развёртывать свой смертоносный план. Пространство снизу чернеет и превращается в тёмный сгусток, вихрь сверху продолжает обрывать ветви деревьев и сгибать трещащие сосны, небо пугающе и враждебно, в нём кружатся призраки, они спускаются, они пикируют, словно хищники, высматривающие добычу, готовые разорвать и убить. Девушка задыхается от увиденного, у неё сжимается сердце, она чувствует, что ещё чуть-чуть и она отключится… Её картина полностью разбита, уничтожена, а мрак и страх становятся сущностью мира! Водная гладь превращается в ядовитую и смердящую массу… Девушка нежной душой чувствует этот смрад, эту жуть, этот хищнический и злорадный мир!

И тут происходит что-то подобное перемене угла зрения. Теперь не девушка смотрит, а смотрят на неё. И на неё взирает тёмный мир. И даже воздух становится отчётливее и жёстче; всё больше появляется новых деталей; тьма собирается в огромный кулак… и забирает её к себе!

Грохочет гроза, небесный взрыв! Сильнейший взрыв криков, стонов, неистовое рычание накрывающего страданиями и болью мира! Столь мощный бел, что всё закручивается, несётся в хаосе, всемирное безумие... И кроме вечной боли, нет ничего! Кроме боли и безнадёжности, кроме исчадия голодных душ! Им не уйти из полного и безграничного мрака! К роботу пробиваются души, по его проводам проходит дрожь… Немыслимая, ужасная пытка! Нет! Его окружают бесчисленные толпы погибающих от непосильной тяжести пороков душ… Нет! Гадость! Нет! В них сосредоточились пошлость, мерзость, насилие, ненависть, зло… Они сливаются с мраком, они же порождают мрак и тьму, всю злобу и нескончаемую бездну… Их он даже не видит, они кружат над ним, везде… это чувство, проникающая в душу всё нарастающая боль…

Гроза грохочет - могучий хор потерянных душ! Все бесчисленные души беспощадно вцепляются в робота, они не могут остановиться, они словно сорвались с цепи - злые, захватнические, прожорливые, уродливые… Они потерялись! Они погибли! Они без света! Они наседают, рвут, цепляют и содрогается не видевшая никогда кошмарных, несущих зло чудовищ появившаяся зачем-то душа… но не живущая, слепо существующая, безмолвная, кричащая, немогущая, держащаяся, опутанная… а твари безобразные стучатся по корпусу и вгрызаются, бьют, а на них вынужден смотреть, их вынужден чувствовать, от них невозможно уйти! Впечатывающая, приковывающая, незыблемая, недвижимая тьма! От неё придётся страдать потому, что невозможно от неё уйти…

И пусть душа в искусственном теле, но будь она сама искусственная и нечувствительная, тогда бы он бессмысленно закрыл глаза и он бы оправдал чудовищ… Он никогда не будет прислужником этого мира, для которого он не живой, а железный! Но почему люди все пришли сюда? Почему они нагородили столько зла? Почему они упиваются от боли и почему стремятся принести как можно больше боли? Ну если не себе - не понимают, что всё вернётся? Зачем им рвать, метать, впиваться, уничтожать… им это нужно? Да, естественно, для них - естественно! Им нравится - нравится долбить, впиваться, уничтожать… нравится приносить боль. Их подстёгивает боль. И ему больно. И он знает, больно им…

Есть здесь единственное чувство, всего лишь доля, малость сострадания? Нет, уничтожено! Нет и малости! В их душах тьма, она плотна и безраздельна… Как выбраться отсюда? Как не страдать? За что? Здесь - средоточие мира. Но в то же время здесь нет бытия… Все эти твари - безумно и безнадёжно больные тяжёлые души, - они всё рвут и пытаются залезть к нему внутрь корпуса и найти в своём безумии его такую же, как и у них, отяжелевшую душу… Но её не находят. Её нет в корпусе. Твари не могут его растерзать. Они лишь могут повредить обшивку, но больше - ничего. Они умирают от жажды забыться и не страдать, но тут же действуют так, будто для этого они должны убить, растерзать, заставить другого страдать, - но это не так. А для них это стена. Она непробиваема…

Намучился и настрадался железный человек! Ну что же, не довольно ему глядеть на тьму и переваривать всю злобу? Тьма, уйма неуёмной злобы! Где свет? Где выход? Твари - как бы их ни было жалко - есть твари! Сколько же люди будут рожать и вместе с тем сколько будут убивать? Тьма стремится проникнуть внутрь, захватить луч света, уничтожить… Человек не перестаёт страдать. Его засасывает тьма. Он заставляет других страдать… И он обрекает нижний, ещё не такой мрачный мир на полный, тоталитарный мрак, - он приходит сюда, где всё так плохо, невозможно, бессмысленно, невыносимо… и он кричит, а над ним властвует тьма. Он подпитывается изнутри ей, как адская машина, безмозглая тварь… И он выходит побудительной причиной, основой мрака без конца…

Зловредные твари не добиваются от робота ничего, - все их жестокости и подлости, все их бесчисленные попытки разорвать робота на части не достигают задуманного результата. И - робота отбрасывает чёрная, чернейшая, налитая тоннами ненависти волна - отбрасывает вниз - туда, где остаётся нижний мир. Робот наконец-то движется, по инерции, словно в вакууме, медлительный, но неуклонный. Плотность тьмы постепенно уменьшается. Робот движется быстрее. Снова виднеются оттенки: чёрная-чёрная и мутно-чёрная темнота. Дальше она ещё и ещё разбавляется мутно-грязными тонами. Вихри, свист и скрежет, - постепенно и они разбавляются, а робот уже летит. Но по-прежнему темно и больно, по-прежнему мрак вокруг! Наконец робот двигается, - начинает двигать руками, ногами, - и жаль, что у него нет крыльев, из-за чего ему придётся разбиться, когда он долетит до земли, не так ли?

Жить осталось меньше, чем живёт маленькая, но удачливая - ведь не подверженная неисчислимым страданиям продолженной жизни - бабочка-мешочница… Робот доходит до ближних к нижнему миру слоёв темноты, и те неохотно просвечивают, что делается снизу. Не удаётся сканировать чётко, но робот засекает несколько искорок - электричество. Он уже может представить, куда вскоре упадёт. Безжизненное пространство, отшиб - тот самый, откуда его поднял смерч и захватила чёрная тварь… Но хватит страшиться, насмотрелся на тварей, пора разбиться и умереть, но не видеть этого никогда!

Внизу теперь не бушует, хаос не закончился, но принял вполне знакомые черты. Медленные чёрные круги обволакивают землю вместо облаков, то сливаются друг с другом, то распадаются, то окрашивают в полутьму нижний мир, то открывают её безжизненный пейзаж, то земля совсем исчезает во мраке. Круги тьмы движутся в сопровождении скрежета, в сопровождении воя, но уже привычного, далёкого от неистовства наверху. Это лишь отголоски невыносимых мук и страданий, всепоглощающего небытия, что струится сверху…

Робот упадёт и - ему осталось падать считанные секунды, и каждая секунда разворачивается неимоверно, - до этого хаотичное перемещение чёрных кругов над землёй начинает складываться во что-то зловещее, почти материальное, робот может уже различить силуэты, фигуры, пришедшие сюда из тьмы. Эти фигуры кричат дикими голосами, они настолько громки и пугающи, что ни один человек бы их не выдержал, упал бы и корчился от захлестнувшей его боли, от страшного рока, что пришёл установить чудовищный хаос, абсолютное зло на земле. Зло готовится. Оно грядёт. Оно подступает. Оно загребает. Робот падает в эти мрачные фигуры, дрожь проходит по его проводам, он уже и сам кричит от невыносимой боли, - крик, наконец-таки, вырывается из его бывшими зажатых так долго душевных ран! - и техника не выдерживает; потрясённый железный путешественник приходит в себя почти сразу, как проходит эти круги, и уже видит под собой ту самую рытвину, в которую он так не хотел попасть…

Будто бы очнувшись от видения, девушка проносится над пустынной и погубленной землёй, оставляет внизу рытвину и ядовитый смрад, последний раз видит она засохшие и похожие на столбы деревья, последний раз слышит крики и стоны, - впрочем, неизвестно, спасётся ли она от них в потустороннем мире; они заполняют весь земной шар, всё пространство и все уголки... Никуда не спастись, никуда! Её сжали призраки и понесли, и они летят куда-то вверх с непредставимой скоростью мрака, и к ней присасываются, словно пиявки, голодные души, и из неё быстро уходит больно кричащая жизнь... А небо тёмное, почти чёрное, и чем выше, тем черней и черней! Девушка, проваливаясь в бездонную глубину, чувствует, как она умирает… и проносятся быстро, как стая птиц, картины из бесполезной и ужасной жизни, и её полностью поглощает небо.

Робот плачет… То, чего он больше всего не хотел, - случится… Из его оконтованных прочнейшими сплавами видеолинз струятся слёзы…

- Что ж, пришла моя пора, я надеюсь, у меня есть душа, - думает робот в последний раз и падает в рытвину, разбрызгивает смрад, разбивается больше от того, что с ним произошло, - какая бы сила удара ни была, но то, что произошло, его разбивает больше, - и подпрыгивает, как каучуковый мячик, на десяток метров вверх, опять летит вниз, в смрад, ударяется, разбрасывается частями, руками, ногами, повсюду…

Одна из его рук падает около того камня, который был когда-то пеньком, одна из ног со скрежетом и визгом закручивается по земле, все остальные части - разорвавшийся в нескольких местах корпус, другая рука, другая нога - падают в рытвину, в яд, шипят, свистят, воют, пока не затихают, и по земле стелится жуткое смрадовоние…

Чёрный яд быстро растворяет пластмассу и провода… Прочнейшее железо прошкворчало, как на скорожарке, но под действием зловонной эссенции утонуло и залегло на дно рытвины. Многочисленные обломки и детали в радиусе крушения, что оказались рядом с рытвиной, разнесло по всему полю… И ураган стихает. И только тьма, сгущаясь, подходит к деталям уже несуществующего железного путешественника, как будто нюхает их, а потом рассеивается, чтобы переместиться, поискать какую-нибудь жизнь, чтобы проникнуть в неё и, всеясно, утащить наверх.

Через некоторое время она открывает глаза. Она жива? Где она?

Ничего не понимает. Умерла или нет? А где завод? В другом мире?

Да, действительно. Здесь всё пугающе. Ей здесь придётся пробиваться…

- Где я? На небе? Я действительно на небе? - поражена она пришедшей безнадёжностью. Вывихнутое превращение, последствия смерти, шум, крик и мрак. Когда она умерла, она перенеслась сюда - нет, её перенесли сюда призраки! Её перенесла сюда тьма… Тот, нижний мир, в котором она жила, был, пожалуй, показательным злом, но этот, сверхколлапс бытия, ещё мертвее и уродливей - невозможно, ничего хуже нельзя вообразить!

Кругом скрежет и грохот, невозможность, невыносимость! И беспокойная тьма неистовствует, закручивается в безудержном вихре, сбивает девушку с ног, она теряет равновесие, но где её ноги и тело? Она не видит ни ноги. Она не видит ничего. Она невидима! И взмывает и летит, как во сне, вокруг неё кружатся призраки и стремятся её ухватить и куда-то понести, но она всякий раз уворачивается, она легка, она… она уже устала. Тьма ещё раз отбрасывает её куда-то назад, будто ругается за то, что она непослушна и не хочет покориться судьбе.

Безумно, дико, бессмысленно, бесчувственно, - довольно, невозможно видеть, невсутерпь слышать, невмочь чувствовать! В чём её судьба? Чтобы жить и мучиться во тьме? Она выхватывает свет где-то вдали, когда уже кажется, что выхода нет, что сейчас тьма закрутит, запутает, поглотит её в своём неистовом вихре, и на неё набросятся жуткие толпы призраков, понесут в свои тёмные закутки, чтобы там растерзать, чтобы ей не спастись… и навечно остаться во тьме.

И никогда не видеть свет? Она мечтала только лишь о нём; у неё появляются силы, она снова чувствует себя легче - и летит вдаль, сквозь вихри несвободы и небытия, сквозь жуткий смрад, крики, стоны, ненависть, бездонную пустоту и наполненную тяжёлым мраком нескончаемую бездну… А из света, из дальней дали зовёт её голос, который она уже слышала, когда ходила в галерею картин.

Ему не наступил конец? Будто какая-то часть робота ещё жива. Он или умер, или это последнее светопреставление. Вокруг него совершенная белизна. Это свет. Этот свет не слепящий, мягкий, даже нежный, но кроме него больше не видно ничего. Звучит не то чтобы ухом слышная завораживающая музыка. Робот озадачивается. Задумывается. Куда же он всё-таки попал - в иной мир? Или это последние электроимпульсы повреждённого искусственного мозга, и скоро они закончатся, и закончатся причудливые образы? Белый свет настолько нежный, что робот боится пошевелиться, чтобы не нарушить гармонию. Если бы он заканчивал, искусственный мозг давал последние импульсы, робот бы воспринимал мир в аварийном режиме. И он, конечно же, видел бы тот же самый нижний безжизненный мир. Но мир был бы искажённый. Ещё более искажённый. А не другой. Не светлый. Да. По-другому он не работает.

Нежный свет обволакивает. И согревает. С ним возвышенно. И чувствуется, что от него исходит любовь, правда и великая сила. Он одновременно согревает теплом и остужает приятной прохладой, радует высоким чувством и восхищает безграничным могуществом, будит воображение, облагораживает мысль. И всё это вместе - сверхчувственное и сверхмыслимое - неиссякаемо и беспредельно веет добром… И музыка будто напевает роботу - возможно ли, неизвестно как собравшимся расплавленным и уничтоженным останкам? - что он никогда не умрёт, потому что вечен, что он и не умирал, что жив… Потрясённый робот переводит взгляд на то, что должно было остаться от корпуса, и ахает - самого корпуса нет, а робот светится белым светом, сошедшим на него с неба, с настоящего, а не тёмного, неба, и это выглядит как светящееся волшебство… Робот начинает сознавать, что волшебный свет поднимает его куда-то очень далеко, в какое-то иное измерение, где нет тьмы, нет яда, а есть только радость и свет, наполненный исключительной свежестью и сказочными запахами свет! И он, робот, взмахивает руками и летит, точно птица! Навстречу ему бело-белое небо обдаёт его поразительными, жизнерадостностными волнами света, и он чувствует, что этот свет становится частью его, а он - частью света. Они сливаются вместе в единое целое, и всё вокруг преображается во что-то совершенно невыразимое…

Он пытается, в самом деле, нащупать себя, надеясь найти под светом свою резиновую кожу, думая, что светящееся облако укрыло его корпус словно дымкой, но он и не догадывается - корпуса не существует, а кожа - уже не резиновая. Кожи не существует! Он пытается найти свои руки и провести ногтем о ноготь, он делает привычное движение, но где звук трущейся друг о друга пластмассы? Он пытается провести по своим искусственным волосам, но и они уже исчезли. Всё не так. И он не прежний…

Он хочет прислонить свои руки к груди, по привычке найти дверцу, металлическую дверцу с маркировкой № 6577431, но и её нет. Нет и привычного электрического жужжания. Нет цифр и графиков перед его сканирующими объективами. Нет даже объективов. Нет головы. Нет робота!

Вместо него, вместо всего этого материального, громоздкого, невыразимо надоевшего приспособления появилось необычное, светящееся, нематериальное… Что же получается, у него появилась душа? Или, быть может, проявилась? Поразительно, непривычно поразительно не то, что он ощущает в себе энергию, - как будто ощущает уже не электрическую, не принудительную и однозначную…

Он с трудом может поверить в то, что с ним произошло. Но почему нет? Он вышел на свободу, он не <железное ведро>, ему не надо возвращаться к хозяину, выполнять грубые и бестолковые приказы… Хотя бы даже в самых смелых мечтах он не видел ничего похожего и никогда не мог вообразить, что такое возможно и случится с ним, - самый счастливый сон мог бы это быть, если бы не явь!

Он прежде читал книги тайком? От кого ему теперь скрываться? Он уже не вернётся к хозяину… У него был номер? Какой номер? Он… не может его вспомнить! Но ведь номер был искусственным, а он - настоящий, живой; и пусть без всякой оболочки, но он знает, что не спит, и он впервые может этому быть рад, - и всё-таки не успевает, как бы он хотел, порадоваться, как тут же замечает, что в белом свете что-то выискивается, проявляется, чтобы его встретили, чтобы его приняли… но всё ещё находится как будто с другой стороны. То ли боится?

- Не бойся! Я не хочу тебя обидеть! - кричит он в надежде, уже мечтая, что близкое белому свету и близкое ему выйдет и приблизится к нему и как они объединятся… Но тут же сомневается, что они объединятся, - слишком всё красиво, неестественно, так не бывает! И близкое возвышенному свету, видно, это же чувствует. И не выходит - и куда-то исчезает. - Подожди! - и он кричит вновь…

- Где ты?! - кричит и она, бедная девушка, но её отбрасывает куда-то назад волна настолько чёрная и плотная, что она не может удержаться. Она с невероятным стремлением борется и летит обратно, думая достичь запомнившийся голос, приблизиться к нему и не терять свет...

Но свет теряется. Он уже далеко. Всё далеко. И музыка смолкает. Возвращается скрежет и крик. В этой кромешной темноте кажется, такие годы ещё лететь, прежде чем они встретятся! Тот, чья душа была заключена в железной оболочке робота, оглядывается и видит, что белого света уже нигде нет.

Быстро, неожиданно всё закончилось! Возвращается то, от чего они так стремились уйти, - вой и скрежет и знакомые чёрные круги… Пустившись ракетой, получится у него догнать? Один исчезающий луч в тёмном царстве, - наверное, последний самый! И непотухшая душа робота пытается лететь за исчезающим светом, но её закручивает в своём неистовом вихре всепоглощающая тьма…

- Сколько лететь? Вечность или больше? - вырывается у неё, утратившей тело, утратившей всё, кроме крохотной искорки света в глубочайшем океане тьмы… И тьма по-прежнему, не переставая - и наверное, никогда не перестанет! - беснуется, угрожает, наседает, находит слабые места, присасывается, затягивает, отяжеляет, проникает… что только не делает она, чтобы править жадно и злобно.

Та искорка, которую он видел, точно чувствовал, ему близка невыразимо во всём этом море-океане зла. Но близкая исчезла и, вероятно, далека, - он сделает всё, чтобы её догнать! Он будет лететь, он не представляет, куда ему лететь, но он постарается её найти. А потом они вместе поищут укрывшийся свет.

Её оболочка неподвижно застыла в одной из бесчисленных ячеек огромного общежития. Присвоение дальнейших результатов пожизненной работы для начальников и директора улетучилось за невозможностью… <Чем больше рабочих, тем выше прибыль!> - показывало начальство своё отношение к подчинённым работникам на совещаниях и в кулуарах. Туда работников, естественно, не допускали. Погиб один работник? Ну, это скверно! И неизвестно от чего? Ну, случай - не система, имеется ли повод горевать? И всё же, противореча интересам начальников и директора завода, на одну производительную единицу уменьшилось. До этого произошёл похожий случай: у влиятельного хозяина исчез слуга. Переждав ураган, хозяин отправил за роботом целую бригаду цепных псов - его служак-помощников. Те нашли лишь покорёженный хлам…

Чуть позже та самая производительная единица каким-то образом оказалась в галерее картин. Её заметили, немало удивились, и сразу же донесли директору завода. Директор пришёл в крайнее беспокойство. Могли, как он думал, пострадать его авторитет, его власть! <Номер? Ушёл? В галерею? Да не бывать такому! Нет! Блеф! Разыграли, канальи!> - подумал директор и позвонил проверить - чтобы убедиться, что его разыграли. Но вскоре выяснилось, что номера и вправду нет. Нигде! <Куда он мог деться? Тупицы! Уволю!! Всех уволю!! Только вот доберусь до них!> - всё больше распалялся господин директор завода.

Господин директор завода подошёл к пропускному пункту. Гневное лицо директора нешуточно напугало контролёров пропускного пункта. А он подтвердил их опасения своими криками: <Где номер? Куда убежал? Говорите, вы, тупицы, я к вам обращаюсь!!> Контролёры, казалось, готовы были провалиться сквозь землю, но избавить себя от директорского присутствия. <Мы не знаем, никто не выходил, господин директор!> - лепетали они. <Тупицы! Идиоты! Вы уволены!> - заорал на них директор и побежал с оравой начальников к другому пропускному пункту.

<Где номер? Живо говорите!!> - продолжал кричать и трястись от гнева директор. На его покрасневшем лице даже выступил пот, чего, конечно же, никогда не бывало, - по меньшей мере на чьей-либо памяти. Испуганные контролёры клялись, что не видели исчезнувший и тем более вышедший с проходной номер ОПУ, и уж тем более не выпускали за пределы заводского конгломерата. <Вы уволены! Вас убить мало! Вы будете в тюрьме за враньё!> - орал и орал директор, а контролёры с бледными лицами лепетали слова о том, что они не виноваты и что директору не нужно их наказывать.

<Я вас не накажу, - неожиданно заулыбался директор. - Я вас не отправлю в тюрьму. Зачем мне терять рабочих? Я вас здесь сгною с потрохами! Вам здесь будет такая тюрьма, которой на свете нет! С этого дня вы будете мыть полы и убирать мусор - я вас понижаю в должностях!> Контролёры были безмерно оглушены и беспощадно растоптаны, но они быстро пришли в себя, в свою маленькую и тесную тарелку: от директора можно было ожидать гораздо худшего… тюрьмы! <И куда эта девчонка сбежала? И непонятно, как? Все входы и выходы закрыты на семнадцать замков… Невероятно!> - удивлялись контролёры и сами.

Директор с начальниками потрудились объехать и оббежать остальные проходные и чёрные ходы, ведущие наружу; директор <расправился> с подчинёнными; по матери ругаясь, поспешил назначить посыльных в разные инстанции и требовал поимки <беглого номера>. Запыхавшись, директор лёг на роскошный диван в своём громадном, инкрустированном драгоценными камнями и золотом, кабинете и погрузился в обычное полудремотное состояние. Он смотрел в телевизор и жрал дорогие кушанья. <Э-ге-э-ге, - разносился смех по залам его кабинета. - Вот поймают беглянку, уж я над ней поиздеваюсь, э-ге, э-ге, э-ге…> - в упоении от своей власти подумал директор, и даже описался от наслаждения, которое, как он не напрасно думал, предстояло.

Тьму породили люди. И было столько людей, и они настолько распростанили своё светоуничтожительное влияние, что уже нет места больше ни для чего, - она повсюду! Бездонная тьма кидает летящего вверх, напоминая ему, что он пока никто, что он только что освободился от людей. И вокруг ему нет спасения! И всё же главное, что у него появилось, у него появилось внутри… А люди бездушны, и их ждёт небытие. Невероятно давит оно уже теперь, потому что несть числа страданий в безжизненной тьме… Кажется, он вырывается из вихря и, извернувшись своим уже почти потухшим светом, устремляется вниз, где он видит ещё одну еле различимую подсвету. А вокруг тьма, и она вот-вот его настигнет…

Как будто кажется, или искры летят? Они настолько малы, что почти не видны. Они как будто чувствуют друг друга! Они хотят встретиться, но тьма их разъединяет; одна из них никогда не была человеком, а другая никогда не думала, как думало большинство. Они движутся в мире тьмы. Они, возможно, встретятся, когда эту бездну преодолеют, - но когда это будет? Тогда, когда не будет людей… Их затянуло вместе со всеми… Но они хотят увидеть сон, где будет лес и будут птицы, где звери, солнце и луна, один лишь сон! Всё уничтожено. Тьма в них, а не вне их. Она засела и не хочет выходить. Они летят, а вокруг них сжимается тьма…

Проходит время, тьма властвует, не отпускает; силы света всё так же летят, не находя ни отдыха, ни спокойствия, ни предела в огромном нескончаемом зле. Человечество промелькнуло и не оставило следа. И как наследие - лишь тьма и бездна.

В прошлом непохожий на людей человек шёл по полю и видел грядущее. Его видения разрывали его душу, он пытался докричаться до людей:

- Вы все во мраке! Подождите! Не спешите кидаться во тьму!

Но его никто не слушал, когда он приходил обратно в город. Он объяснял людям, что мрак и бездна сосредоточены в них, что они падают, погружаются во тьму, - но забываются, отворачиваются, зомбируются, тупеют и слабеют.

Но его не слышали. Не понимали. Смотрели и повторяли, точно заведённые:

- Нет, прогресс идёт вперёд! Всё развивается! Раньше было хуже!

Он не докричался до них… Впрочем, стучать в бетонные стены, задыхаться, умирать, влачиться в рабстве и под номером, - для них норма.

А он думал, люди преодолеют свои слабости и выйдут к свету, откуда они когда-то пришли, но потерялись и не могут найти дорогу. Великие и умнейшие - на деле ничтожные и злейшие. Зло - самое худшее, что может быть. Настоящий свет не становится тьмой, и люди пришли не из света, если несут в себе тьму.

- Люди превратили меня в себя. Но я не сдамся. Я не просто гнилой материал, - говорит человек и не сомневается: лишь дух может уйти, и всё меняется, человек уничтожается в небытии, а равно дух невозможно уничтожить, как бы человек этого ни хотел. Но возможно превратиться в наполненную гадостью и мерзостью уродливую тварь, не видя духовный путь.