СУДЬБА

превосходство будущего над прошлым,

или почему в мире царство зла

Пишите на e-mail analyans@mail.ru.

Яндекс.Метрика

 

 

РАЗВЕНЧАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

 

Предварительные выводы

 

 

Всю зиму он проходил в паспортный стол, - всю зиму его пинали, над ним издевались, его ненавидели, - ему же лучше исчезнуть или провалиться к дьяволу - потому что нет ничего, - один холод, одна злоба, одна вонь, одна тьма - и ничего, хоть ты умри, хоть ты мир переверни: "и лучше бы куда-нибудь уйти, сгинуть, не знаю, чтобы никогда больше сюда не возвращаться!" - и он отшатывается в душевном смятении и выходит из дома, идёт не знает куда, не знает зачем, он, правда, не знает, кто он такой; а ведь он догадывает, как о нём думают, или же, кем его считают: он, судя по этому, придуманная кем-то иллюзия, - на кой чёрт, кому он служит, зачем? - придуманное кем-то измышление, совсем ненужное - поэтому-то на него никто не смотрит, и он никому не нужен, и всем равно! Ну да, человечек, как полагается, не центр Вселенной, но он-то думал, что он хотя бы был, а оказывается - ноль не чета двадцати с лишним миллионам. Сталин мог остановить войну, но не остановил, он хотел войну, хотел уничтожать миллионы, и уничтожал, и никто не мог ему в этом помешать; он уничтожал даже пленных, своих же - и ему наставили памятников, он великий человек, его будут вспоминать, любое его высказывание будет известно, будет обсуждаться, его личностью будут заниматься тысячи людей, он будет рейтинговым и популярным, наверное, до конца счастливых дней человечества. А вот ведущая детского телеканала употребляла кокаин - и так как она была известна, её показывали по ящику, она учила и развлекала детей, разразится нешуточный скандал, но быстро забудется, и только обладатели незаурядной памяти будут помнить через, скажем, несколько лет её - пропавшую в небытии наркоманку. А вот у него, у ничтожного человечка нет даже и сотой доли скандальной известности, да она ему, в общем-то, и не нужна. Но как странно: без неё ему никуда не пойти. Никуда не поехать. Можно исчезнуть или провалиться, но о том, чтобы что-то изменить, чтобы хотя бы высунуть голову из болота, в котором он увяз, и не без помощи других людей, - нечего даже и думать. И не дают. Но что там - "не дают", - он что, пустое место, что ли? Что же с ним происходит? И происходит в течение всей жизни, - а ведь он родился, будучи уверенным, что он живой, что он важен, и в то же время люди не видят, что он есть. Его не видят! Если верить свисающему свыше паспортному столу - а именно он представляет собой первичный выступ власти, и ему необходимо верить, потому что от него зависит, поедешь ты куда-нибудь или будешь гнить в этом гадюшнике всю ничтожную жизнь, - если с необходимостью согласиться (а следующий шаг - почувствовать себя жополизом) и поверить божеству - ты никто и звать тебя никак, согласно документам и инструкциям паспортного стола: да, там так написано, но - в соответствии с принятым у крыс канцелярских шаблоном - зашифрованным и издевательским языком! Максимум, что может быть - так это номер: у каждого он свой (в смысле, не свой, а присваиваемый каждому государством), но он пустой, словно декоративный и искусственный плод.

 

"Всё надо думать о чём-то, чтобы чего-то было, всё надо пересиливать себя, убивать себя, забывать себя, - сколько можно "ты должен, потому что ты ничтожество, и ты не можешь оступиться"? Как наплевать на всё? Ну, если всё наплевало на тебя?" - Он был бы Высоким; он был бы и Низким, если бы он был; если бы друг был. Того не существует морально, а этого материально, но они оба слишком сошли с ума, чтобы обернуться и увидеть, что было и чего нет.

Да можно ли увидеть? Впереди? Позади? Всё перепуталось и перемешалось, нет того, что когда-то волновало: ни впереди, ни позади, ничего… И к чёрту сомневаться, провалиться в толпу со всеми, и это будет равносильно модерновому движению на месте: как у "избранников народов" - на местах. Как выход без выхода, свобода в концлагере, дышать в Вавилоне, - вся эта чушь, бред, политика!

Автобус увозит в один из бесчисленных концов. Как всегда, толпа обывателей, безмозглые зомби, бездушные роботы, - дайте, подождите, хотя бы одного без иллюзий, со светом, а не во мраке тьмы ночной!..

Высокий попадает в метро и проезжает несколько остановок в массе ничтожных существ; и впрочем ничтожный такой же, и у него нет существенных - положительных - отличительных - черт; ну и пускай понимает он, что происходит и куда идёт, тупея, бренный человек и безобразный мир, - и что, он заслуживает на этом основании бытия? - Ай да господи, как же он мелок, что же он может сделать, это - обвязать себя гранатами и подорвать в вагоне метро, нанеся кому-нибудь ущерб? И всё, что он может? Вся его недобрая никчемная жизнь! Ему нельзя, действительно нельзя, существовать. Он просто ни на что не повлияет! Есть он - нет, какая разница? А почему он своим ничтожным больным мозгом уподобил остальных полным зомби в кромешной тьме? Тупой. Неправда.

 

Чтобы прояснить недоступные мозгу моменты, он отправляется на книжную выставку. Возможно, здесь он найдёт умных людей и правдивый разговор, достойный не обывателя, а человека.

- Как вам выставка? - спрашивает он у застрявшей в дверях выставки тётки.

- А? Что? Это ты, что ли, спросил? - женщина тупо смотрит на него.

- Не я, а моя тень, - приближается к ней Высокий.

Женщина отстраняется и отходит от дверей.

- Бездарная выставка вообще, бездарная! Жалко времени и жалко денег!

- А что купила? - и только здесь Высокий подмечает стиснутую в руках тётки сумку - явно, с книгами… Но тётка не слушает его, ускоряется и теряется в толпе. Высокий проходит на выставочный центр. Тепло, но холодно. "Ну почему? - интересуется он, молодой и жизнеспособный, но, наверное, пропавший во всём этом где-то далеко позади, потому что впереди старость и смерть, и то, что приближается, не может не пугать; то, что существует уже, - лучше бы его не было, а было бы то, чего уже нет, к сожалению, к великому несчастному сожалению! Он рассуждает: - Могу я и пойти… только не то что жалко времени, жалко денег… жалко скорее всего себя. К сожалению". Он разворачивается обратно с выставки; он выходит в потоке людей, он смотрит на этих подложных людей, он смотрит на своё в их потоке место… и не находит. Он не находит ни частицы себя! Его здесь нет - и не может быть! Так вот в чём дело? - "Нет, червяков много, не я один". Но его считают червяком, его хотят раздавить, или что-то с ним сделать, как с червяком, - хотят, сами умирают, а хотят! - но не получится. Его дух не с ними, не с этими несчастными, ничтожными, больными, - пускай и он несчастный, ничтожный и донельзя больной, - но его тошнит, его мутит и выворачивает! И он не будет с ними идти. Никогда. И как бы ему ни было плохо и одиноко.

Уже весна, пока ещё формальная скорее, но снег заплачет, холод заплачет вскоре, и проступит трава, выглянет солнце, оживут деревья, и тепло, которое не грело век - кажется, целый век… потому что северный круг закован льдинами, преградами для солнечного луча. И всё уныло, безусловно, беспощадно, через преграды не пройти настоящей теплоте - а та, что пройдёт, льдины не растопит, - задержится ненадолго, а потом уйдёт на целый век… на целый долгий век.

Он достаёт из маленького городского рюкзака, приспособленного за плечами, зелёное яблоко - редкий фрукт, который в летнюю пору отказывается расти в вавилонской тюрьме: холодно и несчастно. И он растёт в южных краях, а евреи - не по национальности, а по испорченности, по своему гнилому душку - привозят фрукт в Вавилон и продают по завышенной в восемнадцать раз цене. "Но без фруктов не прожить", - и Высокий, плюнув на них, уничтожает спелый плод - и в общем-то плод горький из-за человеческой нечистоты - но в него всё же как будто входит весна, и ему уже не так горько, как было, и он продвигается пешком по гигантскому Всем-Вавилонам-Вавилону, и рядом носятся машины и курсируют люди, и лежит снег, над которым восходит капля далёкого света - и она будет всходить не вечно - и надо будет позвать: "Подожди!" Но Землю накроет Ярость, и ни у кого не будет Пути, только Высокий и Низкий, уже отказавшиеся от тёмного мира, будут спасены. Ни у кого. Ничего. Кроме них. Кроме таких же непутёвых. Которых малая толика в городах и странах. И которые могут быть светом, потому что не заключали в себя тьму. Как сделали все. Как постулирует летящий в преисподнюю мир. Лишь Высокий и Низкий, лишь они, как свет, поднимутся на Небеса, и когда-то настанет феерия, и когда-то не станет зла.

 

Холод просочился в людей, а они, как зомби, этого не заметили. Или они были всегда такими, и их нечего обвинять? Да, они намеренно холодеют, потому что чем холодней - тем меньше проблем и меньше чувств, меньше дум и сомнений. Кто же хочет страдать? Любой хочет, чтоб страдали другие! Но впрочем, двое этому противоречат - и поэтому их ненавидят: потому что они не движутся во тьму, как бесчисленные обыватели, наштампованные, словно красивые картинки. Не движутся во тьму, потому что не свои, а чужие! И таких чужих двое, да они могут встречаться на пути, пускай и неожиданно, невзначай, так как они ничего не хотят заполучить и не выставляют самомнения в угоду филистерам, а красивые слова приберегают для того мира, из которого пришли в этот нижний и тёмный. Низкий же знает. Да и Высокий "не пропади душа".

 

Высокий проходит мимо магазина; на магазине написано: "Армейский магазин"; на куртке стоящего рядом продавца: "Армейский магазин", да теми же буквами, - "для того, чтобы загипнотизировать, зазомбировать, и заставить купить?" - и вот он останавливается: "Будете меня зомбировать?" - Стоящий у магазина якобы не расслышал: "Чего?" - Высокий переводит на подопытный язык: "Что продаёте?" - Стоящий в униформе, спохватившись, сразу же продвигает: "Униформу в основном. А что угодно? Какой у тебя размер?" - Но Высокий: "Нет", - и он уходит, потому что ежели б он не страдал в другой жизни, ему б было трудно, поди, психически не сломаться, и вынесли б его мозг и выбросили б на помойку, а вместо мозга вставили б в его черепную коробку униформу и госпропаганду о защите родины и всякий подобный хлам, которого нет и не существует он и в помине по-настоящему, но он продвигается во всём и во всех, потому что "здравствуйте "дед", здравствуйте "генерал", здравствуйте "я начальник - ты дурак". И всякие продавцы, ревнители и возбудители бездны, из которой они порождены, и которой вроде бы не должно существовать, но она чудовищна, и она находится в самой сущности этого мира, и всегда страдает "дух", маленький ничтожный червячок, или живой и чувствующий человечек. Да, конечно, его не видят, он инструмент, он страдает зря, а другие что-то для себя приобретают; но они, эти предвестники бездны, что зовутся "дедами", "генералами", "начальниками" и прочими исчадиями помутнённого и пагубного мозга, - не приобретут себе покой и силу; всё, что они приобретают, - временная фикция, основанная на положении; тьма в них становится гуще, она взрывается в конце концов под напором новых вливаний из мира чудовищ, и все эти доморощенные призраки с усилием полетают в ещё более нижний мир. Вернутся ли они оттуда? В принципе, подспудно возникает повод думать, и даже сделать вывод, что они уже не существуют в ближней перспективе, и невозможно их спасти, но, как считается, всё возможно, поэтому у них всегда есть выбор; да он становится настолько мал, что можно допустить на девяносто девять и девять десятых процента: "они там навсегда". И как говорят в их любимой армии, на работе или в подобных чертовски поганых местах: "Ну и хер с ними!" - но не все могут, всё же, с этим согласиться, поскольку знают о величине и глубине перенесённых хотя бы только одним несчастным существом страданий и невзгод, будь он пускай бездомным червяком.

 

Он пока ещё жив, а кого-то убивают. Сейчас, в это самое время, кого-то так бьют, что хрустят кости, выпадают зубы, вытекают глаза. Ты только представь, сколько происходит страданий сейчас, в этот самый миг, - и ты можешь сойти с ума! Ты почувствуй боль, умноженную на тысячи, на сотни тысяч мучающихся сейчас, в этот самый момент! Тебе не нравится? А другие тащатся, им замечательно, они наслаждаются! И вот они к тебе приходят: “Почему же ты так слаб? Ты не любишь дисгармонию? Ты не любишь нас, обычных людей, которые всё это совершают?” - Да, ты не любишь, и ты им отвечаешь, что ты уже не можешь терпеть их кал, что они им закормили, что пускай они идут куда подальше, что они и сами пожалеют, - но они не слышат - ничегошеньки! Ты в беспамятстве кричишь: "Не надо! Прекратить! Пускай мир сгорит! Прекратить!!"

Наваливается усталость. Дойдя до совковой лавки, он спускает с отяжелевших плеч рюкзак; он садится; ему холодно - холодно его рукам. "Где же тепло?! Почему так долго длится зима?" У него внутри сожжённое поле, где были раньше цветы, были деревья, были пчёлы, птицы, звери, небольшое озерцо… было лучше, чем сейчас. Стало безжизненно, пустынно, как будто сбросили бомбу, и всё прогорело и пропиталось каким-то ядом, едкой и тошнотворной кислотой, и уже никогда ничего не вырастет в безжизненном краю.

А перед ним заснеженное озеро. Скоро оно подтает, возникнет хоть какая-то жизнь. Но позади машины, шоссе, гарь. Потом этого не будет. Ни машин, ни шоссе, ни озёр, ни людей, ни Земли. Так же, как и у него внутри. Но это будет не так скоро, поэтому… сбоку от озера церквушка, она с крестами и куполами, кому-то она помогает, но всем - нет; богатый "божий дом" - хотя бог туда не заходит, но люди склонны верить в "божественное", - они слабы; они склонны прятаться от страха и от их ждущего небытия.

 

Жестокость и злоба - вот что такое мир. Корысть и ложь - вот что такое жизнь. "Мне всё равно", "нам всё равно", "всем всё равно", - мир, дошедший до дна, и жизнь, убитая в утробе. Где-то всё обрушится, и обязательно уступит место верному, - да не здесь: этот мир может только умереть. Там будет лучше - глядишь, там не будет памяти; память - мучитель - отдел мозга, он сконструирован из материальных веществ, - там не будет памяти, и к лучшему: будет духовная сущность вместо телесной оболочки, которая постоянно обманывает и выдаёт собственные желания как желания изнутри. Вольные желания противоположны нижнему миру, который хлопнул челюстью и вонзился в душу клыками, и ни в какую не хочет отпускать. Да, каждый может выбить клыки из нутра - и пойти корчевать, выбрав энергичный и героический путь; но это путь войны; справится ли каждый с монстром, неприступным, аки гора? - справится ли с ним хоть один, хоть одна маленькая песчинка? Но есть путь недеяния, согласно которому нужно избегать проявления любого зла. Выбор у каждого, у кого-то есть свой метод, у кого-то интуиция; в смысле, он может проиграть, но его никто не накажет, - он отдаляется от дна, и уж тем более - от бездны, в которую катится всё быстрее мир. Не каждый будет избегать или делать зло, хоть ради добра! - ибо что-то делать в мире - значит делать зло; мир погряз во всевластии заразительного вещества; кто выберется из него хотя бы таким же, каким он был до вхождения, тому надо прощать дурные дела - но ведь это решает духовный, посмертный "послемир". Почему всех ждёт худшее, почему небытие? - но как действует закон притяжения (подобное притягивает подобное) и почему злоба должна побеждать (ведь побеждает добро)? Притягивается низкое низким, а высокое высоким - и далее по аналогии, что же до возможного недобра от отрицания либо наказания за чрезвычайную злобу, - тут недобра нет, и не имеет смысла его искать, так же как и забывать о злобе, аргументируя подобный образ мыслей желанием добра, так как человеческий или любой другой материальный мозг имеет свойства загибать настоящее положение дел в сторону ошибочного, идеального, несуществующего, не осознавая сам подобный загиб, или перегиб. В надёжном и самом безошибочном деле никогда не обходится без духа, который способен превозмочь заблуждения и донести хотя бы настрой до еле дышащего бытия.

 

Высокий поднимается с лавки и продвигается к квартире, хотя невозможной и недоброй, но притягивающей его всё сильней; да, он не упадёт во тьму, но смотрит, стараясь различить в ней заложенную силу; а может быть, там есть сила, пронизывающая тьму, как вспышка сверхновой? Ну… правда где? Высокий садится на автобус, потом опять выходит и идёт по снегу в уже темнеющем Вавилоне - в обманывающем мире… Рядом гоняют машины и продвигаются люди, и один из последних говорит матерщину в мобильный телефон:

- Да ё… б… м… - и человек говорит, человек ругается… и тут этот человек сливается с мобильным телефоном, и уже разговаривает сам с собой мобильный телефон. Высокий подходит к нему и он ругается на Высокого: "Да ё… б… м…" - и падает на снег - огромный корпус из чёрного пластика, всего лишь мобильный телефон! Высокий смотрит на других людей - и с ними то же самое - они прыгают по снегу и разговаривают оцифрованными голосами. Чёрные корпуса…

"Боже мой!" - Высокий бежит от них, но от них не убежать - они везде! Вдобавок и машины сливаются с людьми и становятся несущимися в ночную тьму мутантами: они выражают в себе типично человеческие черты, и из-за этого похожи на монструозных насекомых - с огромными фарами и усами и панцирем - и на чудовищной конструкции машину - конечно, всю увешанную номерами, подвесками, трубами, - на визжащих без умолку колёсах и с главной трубой позади конструкции, из которой постоянно валит вонючее вещество…

"Помогите, люди! Здесь есть хоть один человек?!" - бежит Высокий по снегу, падает, опять бежит, но никого не находит, кроме столбов, машин, проводов - ни одной живой клетки на пространстве, где могло быть так много всего… но на котором нет ничего!

 

- Как это случилось?

- Я не знаю, он начал весь покрываться пятнами, такими коричневыми, а потом чёрными пятнами, а потом у него пошла горлом кровь, он потерял сознание и стал терять в весе, его лицо изменилось и стало зелёным, почти изумрудным…

- Что вы такое говорите? Заткнитесь! Что с ним?

В это невозможно поверить, но больше Низкого в этом мире нет. "Да, поверь в это, это так!" По крайней мере по словам матери, хотя мать Низкого иногда выполняет роль "сообщительницы о первом апреле", но на этот раз не видно шутки, потому что так не шутят, хотя Низкий иногда так шутил. "Пора собираться… Пора зарыться… подальше, под снег".

И Высокий выходит, не понимая как, из квартиры, он не может ни о чём думать, ничего произнести, у него в душе будто окончен бой между Гитлером и Сталиным, между Сталиным и всем народом…

Он присаживается на стволе оледеневшего дерева; кругом снег, ветви, ёлки и сосны, он в лесу, ему уже не нужно ни с чем бороться, потому что закончилось всё. Он достаёт листок из кармана. "Это писал Низкий… Низкий, где ты?!" - ему отвечают капли с деревьев, приходящая весна… И под ним становится мокро, природа разрыдалась наконец - и Высокий с ней вместе плачет: "Но поздно оплакивать то, что уже не вернуть".

 

Низкий притянул Высокого, Низкий против правил ушёл от недобра. Правда в том, что правила и законы придумывает мозг. Но правила и законы могут поменяться. Человек не животное, он даже не жив, а мёртв! Животное не может морально падать - по крайней мере это не высвечивают глаза.

Но в глазах - сгущение тьмы и похороны человека. Уже некого ругать, уже некого журить. Нет никого, кто бы мог ответить!.. А что до неверного пути - да, он неверный, таким пускай и будет: для того, чтобы по правилу был верный.

Но когда-нибудь правила не станет: неверный отменит верный и поломает вечный закон - когда-то вечный, но вечное не вечно… Есть зло, есть тьма; её, его синоним - человек. Но значит, Низкий был другим. И Высокий - будет!

Человек одел себе корону, выше него в целом мире никто не стоит; может быть, только “бог”, которого нет. И тогда нужно другое: не человеческое.