ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Письма живым
(продолжение)
Это второе письмо, которое Низкий отправил позже первого. И Высокий его получил, уже когда было поздно. Поздно было что-то менять, осталось письмо и осталась душа. В нём. Была память. Дыхание. Тяжело. Не вернуться назад!..
Он отстегнул деньги за оба билета. Она сказала, что отдаст потом. «Такая явственная интонация? — уловил он её слишком жёсткий, как бы пересиливший сам себя голос. — Такое скорое напоминание о будущем уже в настоящем; наверное, грядёт прискорбный расклад, а ведь в настоящий миг я не думаю о ней дурно, — он сознавал, она не вызывала в нём чувства отделённости, и спрашивал: — Когда это чувство бывает?» Тем временем они рядком присели в уже доносящем это чувство заполненном народом зале ожидания.
Они ждали поезда — их поезд был обещан через полчаса.
- Ты хочешь ряженку?
- У меня есть кефир.
- Но ты говорила, чтобы я купил ряженку.
- Нет, я сказала, чтобы ты купил кефир.
«Ох, эти женщины, как с ними поладить?! Я взял ей продукт, зачем же она купила свои?»
В зале ожидания висели голубые экраны, по ним показывали кинофильм, она приникла к экрану, он глядел на неё, она намекнула, что будет счастлива с полной версией этого фильма, он объяснил, почему это нереальная жизнь.
- Я хочу ряженку.
- Так пей.
- Я выпью и больше ничего не буду покупать.
- Но в поезде нам будет нужен хлеб и колбаса.
«У меня нет ни того, ни другого, но у меня есть своё. Она его не видит? У неё есть кефир…»
Внезапно экраны погасли. Охранники энергично принялись всех выгонять, приговаривая, что сейчас зал будут убирать. Она возмутилась, он пожал плечами, они вместе возвратились в зал, где билетные кассы и негде присесть.
- Я пойду на воздух курну.
- Не оставляй меня одну!
- Да?
Вскоре диспетчер обьявил подачу поезда. Их платформа номер восемь, они необыкновенно рады, они быстро её нашли, и уже, напоминая пароход, подплыл к ним поезд, застыл и… они отдалились в свои вагоны. Он не знал, как она, но у него чесался нос. Он только постоянно повторял: «Мы с ней хотели ехать вместе, а как-то будем ехать, когда разделены…» Вот и играли нервы…
…на нервной почве он заболевал. Это случалось редко, но случалось снова. Он приходил к доктору, а доктор говорил:
- Что у вас?
- Менингит.
- Что, простите?
- Я хотел сказать: сопли.
Доктор отрывался от карты больного и изучал его внимательным взором. Затем приспускал очки и, закрыв карту, молвил:
- Вы хотели сказать: насморк?
- Я сказал то, что хотел.
Доктор совсем снимал очки, и теперь выглядел довольно странно: его по-детски лучистые глаза контрастировали с головой и лицом, покрытыми сединой мудрого.
- Молодой человек, вы должны выражаться яснее.
- А как я?
- Вы выражаетесь грубо. — Доктор опять одевал очки и принимался поглаживать свою бородку, а потом останавливался и добавлял: — Это не благородно.
- Зато правдиво.
Доктор вспылял:
- Да вы знаете, где вы находитесь?
- У доктора.
- Правильно, — доктор принимал озадаченный вид. Он вновь снимал очки. Его рука медленно ползла к его носу, который он сначала ощупывал, а потом ковырял.
- Хм.
Доктор отдёргивал непослушную руку.
- Вот видите, — говорил он. — И вы меня заразили!
- Вижу.
Очки доктора приземлялись в урну.
- Так вот, молодой человек, пора бы вам выбраться куда-нибудь к морю, в лесок или в горы, к спокойствию ближе! — вдохновенно произносил доктор, поднимая вверх палец.
- А как же лекарства?
- Лекарство одно, — не спешил опускать доктор палец: — Природа, хипарь! Смекаешь рецепт?..
Он не хипарь, но похож. (А может, и хипарь, только он об этом пока не знал.) Вероятно, он пока о многом не знал, например о том, почему у Царицы такое счастливое лицо. Поезд ещё не тронулся, а она уже летела к нему вглубь вагона, где он занял боковое место — что она хотела ему сообщить?
- Я договорилась с мужчиной из своего вагона, у него тоже боковое, он сосед со мной, он согласился поменяться с тобой, пошли!
Она тянула его за собой, в её вагоне сговорчивый мужчина, он взял поклажу и они побежали договариваться с проводником.
- Можно, — проводник давал добро.
Высокий в вагоне с Царицей. Они улыбались, тронулся поезд, и они поехали. Класс!
- Неужели мы едем?! — восклицала она. — Я уже чувствую море, уже скоро мы будем там!
Она говорила и говорила — много слов, мало смысла, — но ему это нравилось! В тот час ему нравилось всё.
Их места рядом. Они легли на верхние боковые полки и созерцали уносящийся от них наконец-таки город. Её подхватил сон — «её душа, видно, чиста»; а у него душа болела. «В городе я стал скрягой, я дорожу деньгами, словно музейными экспонатами!» — его — в гнетущем Вавилоне — не обошёл известный грех. Однако грех — религия! Согласно ей, ему придётся наложить на себя ограничения, следовать заповедям, отрицать желания — но в кого он превратится? Он станет зомби? Ну и бред! Уж лучше грешным быть — но лучше быть живым! Или мёртвым — от страстей и жадностей. От пагубного Вавилона.
Он лежал и вспоминал себя. «Жадность фраера погубит, особенно когда много лишнего, — задумывался он. — Но щедростью я не грешу, даже когда есть лишнее».
И всё-таки что-то сдвигалось…
- …а что ты берёшь с собой? — Царица.
Она, он и Рамзес стояли у неё дома, склонившись над рюкзаками.
- Вот вещи, вот спальник и пенка… — доставал он содержимое рюкзака.
- Стой, — Рамзес. — Тебе эта куртка не поможет. Бывает холодно. Это тряпка, чувак.
Он собрался путешествовать в тряпичной куртке. «Вот это дурь! — ругался он в душе. — Но где найти другую, если ты как нищий собрал последние деньги только на дорогу да на еду?»
- У тебя же есть крепкая куртка, — быстро схватила Царица, кивая на вешалочный шкаф.
- Примерь-ка, — принёс оттуда крепкую да с капюшоном Рамзес.
- В самый раз, — кивнула Царица. — Она хорошо на тебе сидит.
Рамзес пожал плечами: мол, дружище, бери.
- А как ты?
Рамзес опять пожал плечами; Царица говорила, что Рамзес найдёт ещё, а Рамзес кивал и вспоминал, что ещё одну оставил у друга; он заберёт, и об этом не стоит беспокоиться.
- Возьми хоть мою, — предложил всё же Высокий. Но Рамзес покачал головой — ему она не нужна. Высокий подумал: «Разумеется, зачем дешёвая тряпка, которая быстро порвётся, и вообще промокает, как дырявый сапог. Выбросить, что ли?.. В ней хорошо ходить на прогулку, а так…»
- Твой папа гуляет с собакой?
- Ага.
Некрепкая куртка прилетела к Царице.
- Что ж, эта тряпка — ему…
«Тряпка не тряпка, но в хозяйстве может сгодиться. В конце концов, если не для прогулок, то хотя бы полы помыть будет чем».
Он плакал, наблюдая за природой в окно. Её почти не было видно, а ночь была бессонная, но особенная: они покинули город!
«Мы были заключёнными и больными… Но не навсегда… Боль уходит… Она уходит далеко… Она уже почти ушла… Она не вернётся… Пока идёт путь, она не вернётся».
Он плакал, проливая скупые, мужские, но слёзы.
Не знал он, что боли будет больше, что она захлестнёт его и почти убьёт. Он сам в этом виноват. Он должен страдать. Он должен больше страдать!..
(окончание следует)